Раньше вместе с ними жила рыжая кошка. Она принадлежала Карине, второй огненный вихрь в её недавно образованной семье. Вредные, ой, то есть вредная с острыми когтями, бойцовскими замашками и любящая свою хозяйку. Большую часть дня спит, ночью опять где-то скребется, куда-то лезет, кричит. Будь Карина животным, она бы стала именно этой кошкой. И Максиму пришлось уживаться с ними обеими. Прижились. Даже жизнь стала умеренной, прям по расписанию. Даже кошка стала потихоньку толстеть. И тут произошло страшное: ценность прикосновений друг к другу стала стремительно падать.

Проводишь по его щеке рукой, на пальцах – лучший маникюр, который ты делала в своей жизни, на лице – самый интригующевыразительноутонченный ``боевой`` раскрас, ты вся источаешь благоухание и нежность, преображая одним своим появлением этот типичный вечер скуки для двоих. А самое главное – ты сама прекрасно понимаешь, насколько ты неотразима сегодня. Все эти масочки, масла, крема… С помощью них ты только подчеркнула то, что есть. Так вот, медленно проводишь по его щеке рукой, немного надавливая ногтями на его кожу, «царапая», добавляя страсти в этот лёгкий и непринужденный жест. Улыбка, его любимая красная помада на губах (он столько раз говорил: «она тебе так идет, дорогая»), глаза, широко раскрытые, готовые к встрече. И его: «да-да-да, уже скоро закончу». И даже не повернулся. А здесь даже ничего не было написано про наряд. А он сногсшибателен. Но ему всё равно.

Весь в работе. А она – в невостребованности. Потом просто меняются местами. Даже тезис «В подарке в виде красивого белья есть большая доля эгоизма» меркнет. Не потому что подарков больше нет, а потому что эгоизма становится слишком много – «лишь бы был подарок на восьмое марта». И не забыть про её день рождения. Потом просто меняются местами.

И тут положение спасает кошка.

Шекспир своим существованием доказал: трагедии всегда запоминаются лучше комедийных «утех». Болезнь кошки стала тяжелым испытанием для обоих. Одному приходилось таскать её в ветклинику на себе, а вторая поняла, что не может справляться с этой ситуацией – доходило до дрожи в руках и всепоглощающего чувства паники. Это был один большой страх, и подкрался он как всегда незаметно.

Кошку на столе держали трое: крепкие руки врача – за шкирку и уши, утонченные ухоженные руки Карины и Максима – за передние и задние лапы. Второй ветеринар ставил укол за уколом. Кошка, привыкшая к тому, что её уважают и не трогают без её согласия, пыталась вырваться и страшно вопила. Именно вопила, громко, без остановок, издавая нечеловеческие звуки от безысходности: загнанная в угол помещения, прижатая к столу, распятая этими бездушными «римлянами» – ветеринарами в синих халатах, с большими напуганными глазами, стараясь кусать и рвать когтями всех без разбора. Но её держали крепко, держали те люди, которых она считала «своими». Пронзительный, пронзительный голос всегда молчащего существа поразил Карину до глубины её ужаса. Она ослабила хватку и одна лапа выскользнула, нещадно вцепившись в плоть её нежной руки. Максим перехватил эту лапу.