Рэйчел пожала плечами:
— Затем, чтобы газета продавалась побойчее.
— Да, конечно. И между прочим, ее повысили, спасибо мне. Мама говорила, у нее теперь своя колонка. Еженедельная. Значит, кому-то статейка понравилась. Но почему я? Понятно, во мне она нашла все то, что ее злит. Черная? Да. Лесбиянка? Да. Инвалид? Да. На пособиях? Да. Я получала пособие по инвалидности, льготы по оплате жилья… Но что я
— Может, она… моральный урод. Фиговое детство или еще что.
Элисон помолчала, обдумывая услышанное, а потом сказала:
— Я получила кучу писем после выхода статьи.
— Писем в поддержку?
— Несколько, но в большинстве… пакостных. Люди соглашались с Жозефиной. Винили меня. При том что мошенничество их, похоже, не сильно волновало, они набрасывались на меня в основном не за то, что я
* * *
Если Рэйчел думала, что ничего более печального с ней сегодня уже не случится, то по дороге домой поняла, что ошибалась.
Поезд остановился в Дидкоте, и Рэйчел смотрела в окно на трубы электростанции, вспоминая открыточный коттедж под соломенной крышей, что Лора с Роджером приобрели в деревне Малый Калвертон, мечтая об идиллическом детстве для сына. И когда она перебирала в памяти эти воспоминания, зазвонил телефон, резко вернув ее к действительности. Звонила Фаустина. Прислуга была страшно расстроена, плакала и едва могла говорить.
— Несчастье, — выдавила она. — Дома.
Рэйчел не сразу поняла, что «дом» в данном случае означает Маршалловы острова. Еще больше времени ей понадобилось, чтобы уразуметь, в чем дело.
—
Внучка Фаустины, одна из полудюжины ее внуков, играла в саду за домом и наткнулась на ручную гранату, пролежавшую в земле семьдесят лет. Острова во Вторую мировую служили американцам, воевавшим с Японией, военной базой, и там до сих пор находили множество неразорвавшихся снарядов. Внучка Фаустины — семилетняя дочка ее младшей дочери — подобрала гранату, подбросила ее в воздух, как теннисный мячик, та взорвалась, и девочка погибла на месте.