На второй день переговоров в Булони ему передают, что король Франции хочет его видеть. Генрих долго раздумывает, прежде чем дать согласие: лицом к лицу монархи встречаются только с другими монархами, аристократами и высшими иерархами церкви. С самой высадки на берег Брэндон и Говард, на корабле бывшие с ним запанибрата, держатся холодно, давая французам понять, что невысоко его ставят: это-де причуда Генриха, новоявленный советник, которого скоро сменит барон, виконт или епископ.

Посланец-француз говорит ему:

– Это не аудиенция.

– Конечно, – отвечает он. – Я понимаю.

Франциск проводит не-аудиенцию в окружении немногочисленных придворных. Он длинный и тощий, как жердь, локти и колени торчат в разные стороны, большие костлявые ступни поминутно елозят в больших мягких туфлях.

– Кремюэль, – говорит Франциск. – Я хочу в вас разобраться. Вы – валлиец.

– Нет, ваше величество.

Печальные собачьи глаза обводят его с ног до головы, с головы до пят.

– Не валлиец.

Он видит, чтó ставит французского короля в тупик. Если он – не захудалый вассал Тюдоров, то как получил пропуск ко двору?

– Меня приставил к королевским делам покойный кардинал.

– Знаю, – отвечает Франциск, – однако думаю, что за этим есть что-то еще.

– Возможно, – говорит он сухо, – но отнюдь не валлийское происхождение.

Франциск упирает палец в кончик крючковатого носа, пригибая его еще ближе к подбородку. Выбери себе государя: мало радости каждый день смотреть на такую физиономию. То ли дело гладкий бело-розовый крепыш Генрих! Франциск отводит взгляд.

– Говорят, вы некогда сражались за честь Франции.

Гарильяно. Он опускает глаза, будто припомнил неприятное уличное происшествие: давку с членовредительством.

– В прискорбнейший день.

– И все же… такое забывается. Кто теперь помнит Азенкур?

Кромвель, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться, вслух говорит:

– Верно. Поколение-два… может быть, три-четыре – и от этих событий не останется даже памяти.