Они толпятся у картины, отпихивая друг друга. Короткое оценивающее молчание. Молчание длится.

– Он сделал вас дороднее, чем вы есть, дядя, – говорит Алиса. – Кажется, он перестарался.

– Как учит нас Леонардо, покатые поверхности лучше отражают удары ядер, – замечает Ричард.

– Мне кажется, в жизни вы не такой, – произносит Хелен Барр. – Черты ваши, но выражение передано неверно.

– Он приберегает его для мужчин, Хелен, – возражает Рейф.

– Пришел императорский посол, впустить? – спрашивает Томас Авери.

– Ему тут всегда рады.

Вбегает Шапюи. С видом знатока становится перед картиной, отклоняется назад, подается вперед. На нем шелка, отороченные мехом куницы.

– Господи ты Боже мой, он похож на танцующую обезьянку! – прикрыв рот рукой, шепчет Джоанна.

– Увы, боюсь, что нет, – говорит Эсташ. – Нет, нет и нет, на этот раз ваш протестантский художник сел в лужу. Вас невозможно представить одного, Кремюэль, вы всегда среди людей, изучаете лица, словно собираетесь их рисовать. Вы заставляете окружающих думать не «как он выглядит?», а «как выгляжу я?» – Шапюи отворачивается, делает оборот на месте, словно таким способом хочет поймать сходство. – Впрочем, взглянув на портрет, не всякий посмеет стать у вас на пути. И в этом смысле портрет удался.

Когда Грегори возвращается из Кентербери, Кромвель ведет его посмотреть на картину, даже не дав снять плащ и смыть дорожную грязь; ему важно узнать мнение сына до того, как мальчик услышит суждения остальных домочадцев.

– Твоя мать всегда говорила, что выбрала меня не за красоту. Когда привезли картину, я обнаружил, что заблуждался относительно своей внешности. Я привык думать о себе таком, каким вернулся из Италии, двадцать лет назад, еще до твоего рождения.

Грегори стоит рядом, плечо к плечу, молча разглядывая портрет.

Он ощущает, что сын выше его, – что ж, для этого не надо быть очень высоким. Мысленно отступает назад, оглядывая Грегори глазами живописца: юноша с нежной кожей и светло-карими глазами, стройный ангел на фреске, испещренной пятнами сырости, в далеком городе на холме. Он воображает Грегори на пергаменте, пажом, скачущим через лес, черные кудри выбились из-под золотой повязки; тогда как юноши, окружающие его, молодежь Остин-Фрайарз, жилисты, как боевые псы, их волосы вечно всклокочены, а глаза остры, как лезвия мечей. В Грегори есть все, думает он, что должно быть. Все, на что я мог надеяться: открытость, мягкость, сдержанность и рассудительность, с которой тот обдумывает свои слова, прежде чем высказаться. Он ощущает такую нежность к сыну, что готов разрыдаться.