Еще как смутишь, думает он, Кромвель, только об этом не пишут в депешах. Уайетт не видел, как я выходил от Уэстона. Не видел, как Анна робко коснулась моей руки и спросила, неужели я верю во все эти россказни.

Он садится, не сводя глаз с заключенного, говорит:

– Я всю жизнь к этому шел. Учился сам у себя.

Его карьера построена на лицемерии. В глазах, что некогда смотрели с презрением, нынче лишь уважение, впрочем, поддельное. Руки, что тянулись сбить с него шляпу, теперь простерты для дружеского объятия, грозящего обернуться сломанными ребрами. Он развернул врагов к себе лицом, словно в танце, а теперь намерен развернуть в обратную сторону: позволить им оглянуться на долгие холодные годы, ощутить дуновение холодного ветра, что пробирает до кости. Чтобы враги ложились спать, выбившись из сил, а поутру вставали, ежась от холода.

– Я запишу все, что вы скажете, но даю вам слово: как только дело завершится успешно, я уничтожу записи.

– Успешно? – переспрашивает Уайетт, изумленный выбором слова.

– Король узнал, что его жена изменяла ему с несколькими мужчинами: один из них – ее брат, другой – лучший друг, третий – слуга, которого, по ее словам, она едва знала. Зеркало правды разбито, говорит Генрих. Собрать осколки – это ли не успех?

– Что значит – узнал? Откуда? Никто, кроме Марка, не признался. А что, если Марк солгал?

– Но он признался, так почему мы должны сомневаться? Наше ли дело убеждать его в собственной неправоте? Для чего тогда существуют суды?

– Но где доказательства? – настаивает Уайетт.

Он улыбается:

– Правда постучалась у дверей, закутавшись в плащ с капюшоном. И Генрих впустил ее, потому что давно знал. Правда не пришла незваной гостьей. Томас, я думаю, король знал всегда. Знал, что она изменяла ему если не телом, то словами, если не делом, то в мечтах. Она никогда его не любила, а он бросил к ее ногам весь мир. Генрих уверен, что никогда не удовлетворял ее, и даже когда лежал рядом, она воображала на его месте другого.

– Нашли чем удивить, – говорит Уайетт. – Этим кончается любой брак. Не знал, что это преступление перед законом. Помилуй Бог! Да половину Англии следовало бы бросить в темницу!

– Одни обвинения пишутся на бумаге, другие мы не доверяем перу.

– Если чувство есть преступление, то я признаюсь…

– Ни в чем вы не признаетесь. Норрис признался, что любит ее. Если от вас потребуют признания, не признавайтесь ни за что в жизни.

– Но чего хочет Генрих? У меня голова идет кругом.

– Король мечется. Ему хочется прожить жизнь заново. Никогда не встречать Анну. Встретить ее, но пройти мимо. А больше всего ему хочется, чтобы она умерла.