Чего же я добиваюсь? – спросите Вы, по обыкновению, насмешливо и не обинуясь, чтобы вывести из моего ропота ясное предложение. Не знаю – откуда мне знать? Об одном Вас молю: не спешите порвать наше знакомство, не оставляйте меня довольствоваться одним-единственным голодным поцелуем, повремените ещё хоть немного. Нельзя ли выкроить хоть краткий срок, хоть пядь вселенной, где мы смогли бы вдоволь надивиться этому чуду – что мы обрели друг друга?

Помните ли – ну конечно же помните! – как мы стояли под деревьями на лобастом склоне, наблюдая, как там, где капли влаги в затонувшем воздухе налились светом, раскинулась радуга и Потоп прекратился? А мы стояли под радужной аркой, словно по праву, дарованному ещё одним Заветом, весь этот мир теперь наш. Выгнулась яркая дуга, уперлась в землю далеко расстоящими оконечностями, но стоит перевести взгляд – картина меняется…

Витиеватое вышло послание, то-то пыли соберётся в завитках слога, пока оно будет дожидаться востребования в почтовой конторе – кто знает, не вечно ли? А я стану время от времени прогуливаться в парке под теми самыми деревьями и верить, что Вы простите.

Ещё более Ваш

Ах, милостивый государь, всё мерцает, дрожит, всё переливается блёстками, искрится, сверкает. Весь этот вечер я сижу у камина – сижу на покойной своей табуретке, – подставив жаркие щёки дыханию пламени, рдяному шёпоту, просевшей груде, где истлевшие угли рассыпаются – что я с собою делаю! – в мёртвый прах, милостивый государь. А тогда – там – когда над тонущим миром расцвела в сизом воздухе радуга, – не было же там такого, чтобы ударила в дерево молния и заструилась, сбегая к земле, по древесным членам, но пламя – было: пламя лизало, пламя охватывало, извивалось каждой жилкой, пламя взметалось и пожирало почти без следа… В воздухе пламя. В ствол —Огненная стрела.В уголья естество.Кости и плоть – дотла.Не под такими ли древесными кущами укрывались первые наши прародители – а Око их высмотрело, – недомысленно вкусившие знания, которое стало им гибелью?.. Если мир погибнет не в пучине вод, как однажды случилось, можно точно сказать, что за гибель нас ждёт: это нам возвестили… И у Вас в «Рагнарёке» – под стать стремительным водам, в которых захлёбывается мир у Водсворта, – «Лизало пламя Сурта[103] берега – Земного круга, пило твердь земную – И всплёвывало в небосвод багряный – Расплавленное злато…» А потом – дождь. Дождь из пепла. Пепла Ясеня-Миродержца. «Я-сень». Был сень – стал страх,Стал пепл. Дождём – прах в прах.В глазах мелькают падучие звёзды – как золотые стрелы перед гаснущим взором. – Предвестье мигрени. – Но пока не нахлынула тьма – и боль, – мне ещё остаётся немного света, чтобы сказать Вам… о чём бишь? Не могу я позволить Вам испепелить меня. Не могу. Я вспыхну – не так, как уютный ручной огонь в славном моём камельке, где крохотно зияют блаженные гроты, где меж хребтов и утёсов ненадолго наливаются жаром самоцветные сады. – Нет, я вспыхну как солома в летнюю сушь: порыв ветра, содрогание воздуха, запах гари, летучий дым – и мучнистое крошево, что в мгновение ока рассыпается прахом… Нет, не могу, не могу… Видите, милостивый государь: честь, нравственность – до этого я не касаюсь, хоть это и важно, – а сразу о главном, рядом с которым рассуждения о подобных материях попросту суесловие. Главное же – моё уединение, уединение, над которым нависла угроза – от Вас, – уединение, без которого я ничто. До чести ли тут, до нравственности ли? Я читаю Ваши мысли, дорогой мистер Падуб. Вы предложите горение управляемое, заботливо умеряемое: установленные пределы, каминная решётка с толстыми прутьями, столбики с медными набалдашниками – ne progredietur ultra…[104] Отвечу так: Ваша рдеющая саламандра – огнедышащий дракон. Быть пожару. Не может смертный, вступив в огонь, не сгореть. Случалось в мечтах и мне похаживать в пещи огненной, подобно Седраху, Мисаху и Авденаго.[105] Но нету у нас, у нынешних, здравомыслящих, той чудотворной истовости, с какой верили в прежние времена. Знаю теперь, что такое горение страсти; от новых опытов принуждена отказаться. Мигрень с каждой минутой свирепей, полголовы – прямо тыквенная баклага, налитая болью. Письмо на почту снесёт Джейн, так что отправится оно тотчас. Вы уж простите его изъяны. И меня простите. Кристабель