Как могу я описать наше душевное состояние? Она отвергает все нормальные чувства, обычное человеческое тепло, общение. Что она имеет в виду, говоря, что нам осталось терпеть недолго, – хочет ли сказать, что ожидает вскоре умереть здесь, в Кернемете?.. Она безумна? или, наоборот, слишком умна и хитра и имеет какой-нибудь план, имела с самого начала? Останется она с нами или нас покинет?..

Где ребёнок? Мы все терзаемы любопытством, которое она – от хитрости или от отчаянья – обратила против нас, заставляя нас видеть в нашем любопытстве чуть ли не грех, отвергая нашу естественную заботу, естественные вопросы. Жив младенец или умер? Мальчик или девочка? Что она собирается делать дальше?

И вот что мне хочется заметить – хотя я этой мысли немного стыжусь, но я, право, уловила интересную особенность человеческой природы: невозможно любить, когда человек настолько для тебя закрыт! Я испытываю ужасную жалость, когда вижу её нынешнюю, с обтянувшимся лицом, остриженную, когда воображаю её муки. Но я не могу вообразить их по-настоящему – ибо она запирается; из-за её замкнутости моё сочувствие превращается в сердитую обиду…

Мая 9-го

Годэ сказала, если пустить сорочку младенца плавать по поверхности Источника Фей, фёнтенн ар хазеллу, то можно узнать, вырастет ребёнок крепким и здоровым или зачахнет и умрёт. Если рукавчики сорочки наполняются ветром и тело сорочки надувается и плывёт по воде – ребёнок будет жить и благоденствовать. Но если сорочка никнет, набирает воду и идёт ко дну – ребёнок умрёт.

Батюшка сказал:

«Поскольку у нас нет ни ребёнка, ни сорочки, от этого гадания мало проку».

Да, Кристабель не сшила за всё время ни единой сорочки, только вышила несколько футляров для перьев и мой футляр для ножниц, да ещё помогала подшивать простыни.

Теперь бо́льшую часть времени она проводит у себя в комнате. Годэ говорит, что у Кристабель нет жара и она не угасает, а просто очень слаба.

Прошлой ночью мне приснился страшный сон. Будто мы стоим на берегу огромного водоёма, с поверхностью очень тёмной и с отливом словно чёрный янтарь, но отчего-то комковатой. Нас окружают по бокам остролисты, их целые заросли; когда я была девочкой, мы собирали эти листики с их шипиками и, двигаясь по кругу листа от шипика к шипику, легонько укалывали нежные подушечки пальцев и приговаривали: любит – не любит. (Когда я рассказала об этом Кристабель, она заметила с усмешкой: пожалуй, для такого гадания остролист уместней, чем маргаритки, у которых с той же целью обрывают лепестки английские девочки.) В моём ужасном сне я почему-то безотчётно боялась остролиста. Так, еле заслышав любой тонкий шорох в кустарнике, опасаешься змеиного укуса.