– Один для головы, два ряда для туловища… Я тоже умею так снимать дёрн. Научился на своей лужайке, люблю за ней ухаживать. Как думаете, нам потом… привести могилу в порядок, чтобы никто ничего не заподозрил?

Подумав, Собрайл ответил:

– Стоит попытаться. Аккуратно положим дёрн на прежнее место, присыплем листвой или чем там ещё. Авось трава успеет прирасти, пока кто-нибудь глазастый не заметит. Да, так и сделаем.

– А может, запутать следы? Подкинем пару ложных улик, чтобы думали, будто могилу вскрыли сатанисты. Справляли, мол, свою чёрную мессу… – Гильдебранд даже фыркнул от удовольствия и опять рассмеялся тонко и визгливо. Собрайл посмотрел на толстое, розовое лицо компаньона и ощутил приступ брезгливости. Поскорей бы избавиться от общества этого примитивного субъекта, но, увы, придётся ещё потерпеть.

– Нет, лучше, чтобы никто ничего не заметил. Любой другой вариант – не в нашу пользу. Если обнаружится, что могила потревожена, могут вспомнить о нашем наезде. Сопоставят. При таком раскладе придётся разыграть святую невинность. Ведь даже если мы заберём ящичек, никто не сумеет доказать, что он там был. Пускай вскрывают могилу, проверяют. Но этого не случится. Дракс не допустит. Однако ещё раз повторяю: наш девиз – незаметность.

На пути к кладбищенским воротам Собрайл и Падуб миновали двух других посетителей, мужчину и женщину, одетых в зелёные стёганые куртки и резиновые сапоги, для защиты от всепроникающего дождя; как это свойственно англичанам, они почти сливались с окружающим ландшафтом. Пара, по-видимому молодожёны, внимательно разглядывала скульптурные изваяния смеющихся херувимов и ангелов-младенцев на двух высоких покосившихся плитах. Пухленькие ножки маленьких небожителей опирались на подножие из черепов. «Доброе утро», – произнёс Гильдебранд особым тоном сельского аристократа. «Доброе утро», – точно так же отозвалась пара. Никто ни на кого даже не взглянул. Что было весьма по-английски.

* * *

Пятнадцатого Собрайл и Гильдебранд вместе ужинали в ресторане, отделанном, как и бар, деревом, с массивным камином, в котором весело потрескивали толстые поленья. Собрайл и Гильдебранд сидели за столиком по одну сторону камина, а по другую расположилась уже знакомая молодая чета: они через стол держались за руки и были всецело заняты друг другом. С потрескавшихся портретов XVIII века, тёмных от загустевшего лака и насевшей свечной копоти, строго взирали полуразличимые лица священников и сквайров. Ужин происходил при свечах. Заказали лососёвый мусс под соусом из раков, фазана со всевозможными гарнирами, сыр стилтон и шербет cassis maison. Собрайл вкушал блюдо за блюдом и сожалел, что вряд ли ему скоро удастся побывать здесь вновь. Каждое посещение этой части земного шара доставляло ему огромное удовольствие. Он любил останавливаться в «Одинокой рябине»: здесь такие дивно-неровные полы, в первом этаже вымощенные плитняком, во втором дощатые; лишь поставишь на ковёр ногу – раздаётся романтический скрип. Потолки в узких коридорах столь низкие, что Собрайлу приходилось нагибать долговязую шею. Вода в ванной издавала странное потумкивание и покашливание. Он наслаждался этими звуками, точно так же как наслаждался нескончаемыми серебряными струями из кранов с позолоченными ручками в своей суперсовременной ванной в Нью-Мексико. Всё было хорошо в своём роде – и старушка Англия, дымная, тесная, но уютная, и Нью-Мексико, с его просторами, жарким солнцем, зданиями из стекла, воздуха и стали. Сейчас он находился в том возбуждении, какое всегда испытывал перед перемещением на огромное расстояние: кровь волновалась в жилах, а сознание взмывало ввысь и парило, словно луна, над траекторией будущего пути от одной массы суши к другой – не тут и не там, а где-то посредине. Знакомое ощущение, но в этот раз сильное вдвойне… Время перед ужином он провёл у себя в комнате, занимаясь физическими упражнениями: делал привычные прогибы, наклоны, повороты, боксировал, напрягал и расслаблял мышцы, чувствуя, как члены обретают гибкость и упругость. Собрайлу нравилось тренировать тело. Благодаря этому он выглядел для своих лет молодцом. Разглядывая себя с головы до пят в высоком зеркале, Собрайл отметил, что в спортивном облачении – длинном чёрном трико, махровом джемпере – и с романтически растрепавшейся серебристой шевелюрой он весьма походит на своих возможных предков-пиратов или, по крайней мере, на пиратов из фильмов.