– Как? Вы уже встали? – заметила она. – Так вам, значит, лучше? Если хотите, садитесь в мое кресло возле очага.

Ханна указала на качалку; я села в нее. Она продолжала хлопотать, то и дело поглядывая на меня уголком глаза. Вынув хлебы из печи и повернувшись ко мне, она вдруг спросила меня в упор:

– А вам приходилось просить милостыню до того, как вы пришли к нам?

На миг во мне вспыхнуло негодование; но, вспомнив, что мне не за что обижаться и что я в самом деле явилась сюда как нищая, я ответила спокойно и твердо:

– Вы ошибаетесь, принимая меня за попрошайку. Я не нищая; не больше, чем вы и ваши молодые хозяйки.

Помолчав, она сказала:

– Этого я никак в толк не возьму, – ведь у вас нет ни дома, ни денег?

– Отсутствие дома или денег еще не означает нищенства в вашем смысле слова.

– Вы из ученых? – спросила она вслед за этим.

– Да.

– Но вы никогда не были в пансионе?

– Я была в пансионе восемь лет.

Она широко раскрыла глаза.

– Так почему же вы не можете заработать себе на хлеб?

– Я зарабатывала и, надеюсь, опять буду зарабатывать. Что вы собираетесь делать с этим крыжовником? – спросила я, когда она принесла корзину с ягодами.

– Положу в пироги.

– Дайте мне, я почищу.

– Нет, я не позволю вам ничего делать.

– Но я должна же что-нибудь делать; дайте.

Ханна согласилась и даже принесла чистое полотенце, чтобы прикрыть мое платье.