Мать понимающе кивнула и сказала:

— Ты и сама знаешь, что слово — не воробей, вылетит — не поймаешь. Если я сейчас честно и прямо отвечу на твой вопрос, ты узнаешь такие вещи, о которых должна будешь немедленно рассказать своему мужу и его матери. И они непременно выудят у тебя все до мельчайших подробностей, как только поймут, что эти подробности тебе известны. А когда ты им все расскажешь, они тут же решат, что ты их враг. Ведь именно так они думают обо мне. Возможно, и тебя тоже посадят под замок, как это сделали со мной. И, возможно, не разрешат тебе даже с детьми видеться. Ведь сердца у них настолько жестоки, что они могут даже и вовсе отослать тебя прочь, причем как можно дальше от Лондона.

Я упала перед ней на колени и спрятала лицо в ее руках, как делала маленькой девочкой, когда мы прятались в святом убежище и были почти уверены, что проиграли.

— Но как же я могу не спрашивать тебя о нем? — прошептала я. — Ведь это мой младший брат, и я люблю его. Я тоже по нему скучаю. Неужели мне нельзя даже спросить, жив ли он?

— Лучше не спрашивай ни о чем, — посоветовала мне мать.

Я подняла голову и посмотрела ей в лицо, по-прежнему прекрасное, особенно в этом осеннем золотистом свете. Как ни странно, мать улыбалась! Да, улыбалась счастливой улыбкой! Она отнюдь не выглядела несчастной женщиной, потерявшей двух любимых сыновей и понимающей, что никогда их больше не увидит.

— Значит, ты все-таки надеешься его увидеть? — спросила я шепотом.

Улыбка ее, обращенная ко мне, была исполнена радости.

— Я твердо знаю, что непременно его увижу, — сказала она с искренней убежденностью.

— В Вестминстере? — снова шепотом спросила я.

— Или на небесах.

* * *

После обеда Генрих сразу пришел в мои покои. В тот вечер он не стал сидеть, как обычно, в обществе своей матери, а поднялся прямо ко мне и с удовольствием слушал игру музыкантов, смотрел, как танцуют мои фрейлины, даже сыграл в карты и в кости. Наконец придворные, раскланиваясь, начали расходиться; Генрих подтащил свое любимое кресло к большому камину в гостиной и щелкнул пальцами, приказывая слугам принести еще одно кресло и поставить с ним рядом; затем он велел всем слугам удалиться, кроме одного, который обычно подавал нам вино и закуски, а сам без всякой преамбулы заявил мне:

— Я знаю, ты ездила в аббатство, чтобы повидаться с нею!

Слуга тем временем принес большую кружку подогретого эля, налил в кубок красного вина, поставил все это на маленький столик рядом с нашими креслами и тут же исчез.

— Да, я была у нее, — сказала я. — Я брала королевский барк, так что моя поездка вовсе не была тайной.