— Генрих как раз выразил желание, чтобы я сидела дома и как можно больше отдыхала, — с невинным видом заявила я.

Взгляд миледи тут же стал острым, почти пронзительным; она так и уставилась на мой живот.

— Ты что, снова беременна? — шепотом спросила она. Я с улыбкой кивнула, и она несколько обескураженным тоном заявила: — Но он мне ничего не говорил!

— Я его попросила пока этого не делать, поскольку и сама не была до конца уверена, — сказала я.

Миледи явно рассчитывала, что ее сын всегда будет абсолютно все ей рассказывать вне зависимости от того, хочу ли я делиться с ней определенными новостями, касающимися лично меня.

— Ну что ж, теперь ты будешь получать столько дров, сколько тебе понадобится, — заявила миледи, охваченная внезапным приступом щедрости. — А я еще и из моих собственных запасов дровишек тебе пришлю. Они из яблоневых садов. Всегда следует топить камин яблоневыми дровами, они так чудесно пахнут! — Она улыбнулась. — Правда, это дорогое удовольствие, но ничто не может быть слишком хорошо или слишком дорого для матери следующего моего внука!

Или внучки, подумала я, но вслух ничего не сказала.

Моя кузина Мэгги тоже была беременна, и мы с ней сравнивали величину животов и рассказывали друг другу о своих новых, невероятных пристрастиях в еде; мы обе мучили поваров, требуя, чтобы нам подали то угорь с марципанами, то баранину с вареньем.

Вскоре пришли вести, от которых даже наш король несколько повеселел. Его людям удалось захватить корабль, который привез в Корк «этого мальчишку». Генрих приказал своим судам постоянно дрейфовать у берегов Ирландии, а капитана судна и пресловутого торговца шелками, у которого якобы служил юноша, допросить с пристрастием. Купец, правда, клялся, что понятия не имеет, где сейчас его подручный, однако во всем остальном его признаться заставили.

Вечером Генрих пришел ко мне с целым кувшином подогретого эля, а для меня принес кружку сдобренного специями питательного отвара из ячменя.

— Моя матушка сказала, что теперь тебе следует все время это пить, — сказал он, нюхая отвар. — Не знаю, правда, понравится ли тебе…

— Могу совершенно точно сказать: не понравится! — лениво откликнулась я, лежа на кровати. — Она вчера вечером уже заставила меня выпить эту гадость; вкус у этого отвара настолько отвратительный, что я попросту потом вылила его в окошко. Даже Мэгги такое не стала бы пить, хотя она у нас покорная, как рабыня, и беспрекословно слушается миледи.

Услышав это, Генрих распахнул окно, весело крикнул: «Guardez l’eau!»[52] — и выплеснул напиток в дождливую ночь.