— Наверняка рассказал, — мрачно подтвердил Генрих. — Я не сомневаюсь, что у него среди наших придворных осталось немало верных друзей, и с некоторыми он даже переписывается.

— Немало?

Он кивнул. И я не была до конца уверена: он говорит так из страха, вечно преследующего его темного страха или же твердо зная, что среди наших придворных полно предателей, и они каждый день почтительно кланяются нам и одновременно ведут тайную переписку с претендентом. Так или иначе, а мальчик, наверное, знает, что моя мать мертва, и я была рада, что кто-то ему об этом сообщил.

— Нет, это его письмо испанскому королю Фердинанду и королеве Изабелле,[56] — продолжал Генрих. — Мои люди перехватили его, скопировали и отправили дальше.

— И ты его не уничтожил? Просто чтобы не дать им возможности его прочесть?

Он поморщился.

— Мальчишка разослал такое количество писем, что уничтожение одного ничего бы не изменило. Рассказывая печальную историю собственной жизни, он прядет отличную пряжу. И люди, похоже, ему верят.

— Какие люди?

— Например, Карл VIII Французский. Он и сам еще мальчишка, да к тому же многие считают его слабоумным. В общем, он поверил этому призраку, этой тени реального принца, и принял его у себя.

— Где принял?

— Во Франции. Взял под свое покровительство, принял ко двору. — Генрих отвечал отрывисто, то и дело сердито на меня поглядывая. Я жестом велела кормилице унести девочку: мне не хотелось, чтобы наша маленькая принцесса Элизабет, мирно сосущая грудь, слышала об опасности, слышала в наших голосах страх.

— Я думала, ты отправил флот к берегам Ирландии, чтобы не дать ему ее покинуть.

— У меня имелся Прегент Мено, который должен был предложить мальчишке безопасное плавание на своем судне. А корабли я туда послал, чтобы перехватить его, если он вздумает сесть на другое судно. Однако мальчишка каким-то образом догадался, что Мено приготовил ему ловушку, а затем французы тайком вывезли его на посланных Карлом кораблях.

— И куда его вывезли?

— В Онфлёр. А что, это имеет какое-то значение?

— Никакого, — сказала я. Но для моего воображения это, безусловно, значение имело. Мне казалось, я вижу перед собой море, темно-синее, как глаза моей Элизабет, и клубы тумана в надвигающейся ночи; маленькие суденышки проскальзывают в неведомый ирландский порт, а затем прекрасный юноша в изысканных одеждах легко взбегает по сходням на борт судна и, повернувшись лицом навстречу ветру, с великой надеждой в сердце отплывает в сторону Франции. Представляя себе эту картину, я видела золотистые волосы юноши, откинутые ветром со лба, и его ясную неукротимую улыбку — улыбку моей матери.