Каждый день приносил новые развлечения. Придворные устроили охоту в масках, и какой-то великан верхом на огромном гнедом жеребце изображал Духа Лиственного Леса. Актеры показывали пантомимы, а потом — какое-то странное представление, во время которого ужасно высокие люди, именуемые египтянами, ели раскаленные угли и на вид были так страшны, что маленькая Мэри спрятала лицо у меня в коленях, а Маргарет заплакала. Даже наш храбрый Гарри не выдержал и прижался ко мне, чтобы почувствовать на плече мою ласковую теплую руку. И на балу, и на маскараде, и во время выступления менестрелей я постоянно видела перед собой леди Кэтрин Хантли, невероятно красивую в своем черном бархатном платье, и моего мужа, который был совершенно не в состоянии отвести от нее глаза. Муж Кэтрин всегда был поблизости от нее, но всегда чуть в стороне; ему лишь изредка удавалось быть ее партнером в танце, но они постоянно обменивались легкими мимолетными и совершенно нечитаемыми взглядами. И если король подзывал леди Кэтрин к себе, она, прежде чем направиться к нему и склониться перед ним в реверансе, всегда вопросительно смотрела на мужа, а затем, покорившись призывному жесту короля, терпеливо ждала, спокойная и прелестная, какую неуклюжую беседу он в очередной раз заведет с ней.

Я заметила, что в эти праздничные дни Генрих предпочитал вместе с леди Кэтрин смотреть представление, или ездить верхом, или танцевать, или слушать музыку — все, что угодно, лишь бы не нужно было подбирать слова для светской беседы. Просто разговаривать с ней у него явно не получалось. Да и что он мог ей сказать? Он даже просто ухаживать за ней не мог, поскольку она была женой его пленника, которого он объявил предателем. И флиртовать с ней он тоже не мог: было что-то невероятно отрезвляющее в ее черном платье и каком-то светящемся бледном лице. Он не мог, оставшись с ней наедине, упасть на колени и объявить ей о своей страстной любви, хотя, по-моему, как раз это у него получилось бы совершенно естественно. Однако это означало бы, что он обесчестил и ее, находящуюся на его попечении, и меня, его безупречную жену, и замарал бы столь недостойным поступком свое благородное имя.

— Может, мне отвести ее в сторонку и попросту сказать ей, что она должна немедленно потребовать от Генриха своего возвращения в Шотландию? — напрямик спросила у меня Мэгги. — Может, мне стоит объяснить ей, что она должна избавить тебя от столь оскорбительного положения?

— Нет, не стоит, — сказала я и сделала осторожный стежок — я шила простую рубаху для бедных. — Да я и не чувствую себя оскорбленной.