– К вам граф Саутгемптон и епископ Или, миледи, – говорит он.

Я поднимаюсь на ноги, прижимая руку к пояснице, которая от погоды временами начинает побаливать. На мгновение трусливо задумываюсь о том, как устала.

– Они сказали, что им нужно?

Он качает головой. Я заставляю себя выпрямиться и иду в зал приемов.

Я знала Уильяма Фитцуильяма, еще когда он играл с принцем Генрихом в детской, а теперь он свежий граф. Мне известно, как рад он будет почестям. Он кланяется мне, но в его лице нет тепла. Я улыбаюсь ему и поворачиваюсь к епископу Или, Томасу Гудричу.

– Милорды, я рада вам в замке Уорблингтон, – приветливо произношу я. – Надеюсь, вы с нами отобедаете? И заночуете?

Уильям Фитцуильям достаточно благороден, чтобы ему было слегка неловко.

– Мы здесь для того, чтобы задать вам некоторые вопросы, – говорит он. – Король повелевает вам отвечать правду во имя вашей чести.

Я киваю, все еще улыбаясь.

– И мы останемся, пока не получим удовлетворительного ответа, – говорит епископ.

– Останьтесь, сколько пожелаете, – неискренне произношу я и киваю мажордому. – Проследите, чтобы людей лордов устроили, а лошадей поставили в конюшни, – говорю я. – И поставьте дополнительные скамьи для обеда, а для наших досточтимых гостей подготовьте лучшие спальни.

Он кланяется и выходит. Я осматриваю свой многолюдный зал приемов. Все шепчутся, ничего не ясно, ничто еще не произнесено вслух, просто есть ощущение, что крестьянам и просителям не нравятся эти знатные джентльмены, приехавшие из Лондона, чтобы допросить меня в моем собственном доме. Никто не произносит ни единого слова неверности, но шепот гудит, как глухое рычание.

Уильям кажется смущенным.

– Может быть, пройдем в более удобную комнату? – спрашивает он.

Я смотрю по сторонам и улыбаюсь своим людям.

– Сегодня я не смогу с вами поговорить, – внятно произношу я, чтобы самая бедная вдова в задних рядах меня расслышала. – Мне очень жаль. Я должна ответить на вопросы этих знатных лордов. Я скажу им, как говорю вам, как вы все знаете, что ни я, ни мои сыновья никогда не допускали ни мысли, ни поступка, ни даже тени того, что может быть сочтено неверностью королю. И никто из вас тоже ничего такого не делал. И никто из нас никогда ничего подобного не совершит.

– Легко сказать, – неприязненно произносит епископ.

– Потому что это правда, – отрезаю я и веду их в свои личные покои.

Под окном эркера стоит стол, за которым я иногда пишу, и четыре стула. Я жестом предлагаю им садиться, где пожелают, а сама сажусь спиной к зимнему свету, лицом к комнате.

Уильям Фитцуильям говорит мне, словно это не так и важно, что он допрашивал моих сыновей Джеффри и Монтегю. Я киваю, услышав об этом, и подавляю быстрый укол смертельного гнева при мысли, что этот выскочка допрашивал моих мальчиков, моих мальчиков Плантагенетов. Он говорит, что оба они открыто с ним говорили; он дает понять, что знает о нас все, а потом принуждает меня признать, что я слышала, как они высказывались против короля.