Констанс возвращается из Тауэра. Ее поддерживают двое слуг, она не может идти и не может говорить.

– Он болен? – Я беру ее за плечи и вперяюсь в лицо, словно могу увидеть, что не так с моим сыном, на пустом от ужаса лице его жены. – Что случилось? Что такое, Констанс? Расскажи!

Она качает головой и стонет:

– Нет, нет.

– Он лишился ума?

Она закрывает лицо руками и всхлипывает.

– Констанс, ответь мне! Его пытали на дыбе? – Я произношу то, чего сильнее всего боюсь.

– Нет, нет.

– У него ведь не горячка, нет?

Она поднимает голову.

– Леди матушка, он пытался себя убить. Взял нож со стола и бросился на него, и он воткнулся рядом с сердцем.

Я выпускаю ее и хватаюсь за стул, чтобы удержаться на ногах.

– Рана смертельная? Смертельная? У моего мальчика?

Она кивает:

– Он очень плох. Мне не позволили с ним остаться. Я видела у него на груди толстую повязку, его пристегнули двумя ремнями. Он не говорит. Не может. Лежал на кровати, и сквозь повязки сочилась кровь. Мне сказали, что он сделал, а он молчал. Отвернулся к стене.

– У него был врач? Его перевязали?

Она кивает.

Монтегю входит в комнату у нас за спиной, лицо у него страшное, улыбка перекошена.

– Нож с обеденного стола?

– Да, – отвечает Констанс.