Все лето я занимаюсь только тем, что наблюдаю за канарейками, — когда не отлавливаю собак, разумеется. Кроме Пташки и Альфонсо, у меня теперь восемнадцать канареек. Во время линьки никто не погиб. Когда я наконец понял, что все они летают по-разному, я очень обрадовался. У каждой птички свой стиль. В канарейках мне больше всего нравится то, как они летают. Как мистера Линкольна интересует их раскраска, так меня интересует полет. Смотрел бы и смотрел на них, это почти как летать самому.

Из-за жаркой погоды в моей комнате действительно начинает попахивать. Мать то и дело просовывает голову в дверь и принюхивается. Нужно определенно что-то придумать, прежде чем она дойдет до ручки.

Между прочим, я ставлю над своим молодняком эксперименты. Я хочу точно выяснить, какой вес может поднять канарейка и при этом лететь дальше. Еще мне хочется знать, насколько важны для полета крылья. Будет ли птица, у которой нет крыльев, пытаться взлететь? Я беру одного птенца из последнего выводка и выдергиваю у него маховые перья, как только они начинают отрастать. Он продолжает делать все то же самое, что и другие, разница только в том, что когда он прыгает из гнезда, то не может полететь. Прыгает кругами по неширокому полу клетки. Другие вырастают и, покинув ее, кружат себе по вольеру, тогда как он по-прежнему словно привязан к гнездовой клетке-садку. Но когда маховые перья все-таки отрастают, он наверстывает упущенное и вскоре летает не хуже своих братьев и сестер.