Я сажусь наблюдать за птицами и размышляю. Одна половина меня желает узнать, в чем все-таки дело, тогда как другая просто хочет, чтобы все шло своим чередом. Я беру карандаш и листок бумаги. Пишу записку самому себе и кладу ее на пол вольера.

Интересно, насколько то, что происходит днем, связано с тем, что происходит во сне? Могу ли я таким образом вступить в контакт с самим собой?

Той же ночью я оказываюсь в вольере один. Там никого нет, как не было и днем. Мне опять снится сон, я нахожусь во сне. Я слышу голоса самцов в гнездовых клетках, они звучат так, как звучали бы наяву. Лечу к стоящей на полу кормушке поклевать яичного корма и листьев одуванчика. Листок с запиской лежит на полу.

«Птаха — это птица — это Пташка».

Вот что я написал самому себе.

Я взлетаю на верхний насест. Я чувствую себя ужасно, ведь я отлучен от всего мира — отлучен даже от других птиц. Я зову их своим щебетом, но они не отвечают. Я зову Альфонсо. Никакого ответа! Я остался один, но все-таки могу летать.

Я летаю и летаю, пытаясь как следует прочувствовать, что такое полет. Когда я делал свои модели, я все понимал неправильно. Летать — это вовсе не то же самое, что плавать, ничего общего. Полет вовсе не сводится к тому, чтобы опускать крылья, потом захватывать ими новую порцию воздуха и отталкиваться от него. Тут такое ощущение, словно тебя тянет вверх, будто ты поднимаешься в пустоту, словно тебя туда засасывает. Кроме того, мои маховые перья поворачиваются и рассекают воздух, гонят его назад, отчего я и продвигаюсь вперед. В моих моделях не было ничего такого, что постоянно двигало бы меня вперед. Завести крылья вперед и отвести их назад — это еще не все. Маховые перья действуют, словно пропеллер самолета.