Светлый фон
Я опять замолкаю. Почему-то я не подумал об этом. Если птицы не видят снов, то бесполезно и объяснять. Но этот сон ведь мой. И в нем от меня зависит, видят птицы сны или нет. В моем сне я могу сделать так, как мне нужно.

— Послушай, Перта, разве, когда ты спишь, тебе не являются всякие мысли и образы, видения и чувства, которые не существуют сами по себе, а идут как бы изнутри, являются плодом твоего воображения?

— Послушай, Перта, разве, когда ты спишь, тебе не являются всякие мысли и образы, видения и чувства, которые не существуют сами по себе, а идут как бы изнутри, являются плодом твоего воображения?

— Нет. Я сплю, чтобы набраться сил, и только. А силы нужны, чтобы летать, заводить деток. Сон есть великое небытие. Во сне растут перья, становится тверже клюв, но мы сами не изменяемся, скорее наоборот.

— Нет. Я сплю, чтобы набраться сил, и только. А силы нужны, чтобы летать, заводить деток. Сон есть великое небытие. Во сне растут перья, становится тверже клюв, но мы сами не изменяемся, скорее наоборот.

Нет, мне это не по силам. Я не могу заставить птиц грезить, даже в моем собственном сне. К тому же я догадываюсь, что на самом деле дневному Птахе не слишком-то хочется, чтобы Перта все поняла. Он, видимо, думает, что, становясь кенаром, я должен жить одной только птичьей жизнью. Отказавшись от своего человеческого «я». Когда я это понимаю, ко мне приходит замечательное чувство облегчения.

Нет, мне это не по силам. Я не могу заставить птиц грезить, даже в моем собственном сне. К тому же я догадываюсь, что на самом деле дневному Птахе не слишком-то хочется, чтобы Перта все поняла. Он, видимо, думает, что, становясь кенаром, я должен жить одной только птичьей жизнью. Отказавшись от своего человеческого «я». Когда я это понимаю, ко мне приходит замечательное чувство облегчения.

В душу мою вселяется мир. По мере того как во мне разрастается птичье начало, я становлюсь все сильнее. Теплая кровь приливает к самым кончикам моих перьев, моих коготков.

В душу мою вселяется мир. По мере того как во мне разрастается птичье начало, я становлюсь все сильнее. Теплая кровь приливает к самым кончикам моих перьев, моих коготков.

Перта глядит на меня, словно хочет сказать, что я птица, что мне нужно забыть чепуху, которую я только что городил, всякие глупости о том, будто бы я человек. Она хочет, чтобы я вместе с ней вил гнездо, ей нужна моя помощь. Все, что я ей наговорил, — это лишь плод больного воображения, своего рода горячка. Перта не сомневается, что я птица. В ее мире я кенар, достаточно лишь посмотреть. И я сдаюсь. Ныряю с головой в ту жизнь, которая мне всегда так нравилась. В мире моего сна я опять, на сей раз окончательно, становлюсь птицей, и только.