Терри начал выступать, как будто защищает себя в суде. Практика у него, заметим, имеется, ворюга гребаный.

– То есть ты признаешь, меж парней не должно быть таких разговоров, если эти парни – друзья, а не пидоры?

– Только если ты признаешь, что у тебя длинная крайняя плоть, – отпарировал Голли.

– Ни фига, никаких условий! Если я признаю, это будет означать, что я признаю твое право разглагольствовать о моем члене, чего я не допускаю. Это понятно?

Я задумался над его словами. Голли тоже: давай сережку выкручивать. Я не мог понять, чего это Терри так вспух, я не ожидал от него такой щепетильности в отношении своей крайней плоти. Он всегда своим шлангом светит. Среди нас у него самая здоровая шишка. Я чего-то не врубаюсь, но Терри, похоже, конкретно зацепило, и это уже немного выходит за рамки, но у Голли хватит ума обратить на это внимание.

– Тут с тобой не поспоришь, старик. Правда хуя на стороне Тощего Лоусона. Признаю свое поражение, – и Голли протянул руку.

Терри посмотрел на нее и пожал.

– Но дело вот в чем, – продолжал Голли, кивая в сторону пожилых немцев, – здесь бы тебе ничего не угрожало, с твоим-то кожухом.

– Че! – снова возмутился Терри.

Мы с Билли чуть со смеху не обкакались. Терри, похоже, собирался с силами, чтобы ответить, но так и не поспел.

– А таким, как я, – прямая дорожка в Дахау, мне-то обрезание произвели.

Помню, как Голли обрезали. Как он показывал нам в сортире в «Последней миле», когда еще даже швы не сняли.

– А зачем тебя обрезали? – спросил Билли.

– Тесновато было. Это случилось, когда я налаживал одной из близняшек Брук, – объяснил Голли.

– Близняшки Брук, – с удовольствием повторил я, и Билли тоже заулыбался. Даже Терри немного подуспокоился. Как я их люблю – ебануться можно. Лучшие телочки на свете!

– Он так натянулся, что просто лопнул! – пустился в подробности Голли. – Разошелся, как молния. Я охуел. Сперва я решил, что это гондон лопнул и затянулся вокруг залупы, но уж слишком было больно. И тут я сообразил, что это моя, блять, крайняя плоть! Да, похоже было на сломанные жалюзи, когда веревка наматывается на ролик, там где штырь переходит в залупу. Залупа посинела, потом почернела. Сестренки Брук позвонили в «скорую», меня отвезли в больницу: срочная ампутация крайней плоти.

– Ну и как, теперь лучше? – спросил Билли.

Мистер Эндрю Гэллоуэй надул губы.

– Поначалу было пиздец как больно, и не верьте, если кто-нибудь будет впаривать вам обратное. Особенно когда швы еще не сняты, а ночью во сне у тебя встал. Зато теперь ебется лучше прежнего. Телочкам это нравится. Я бы на твоем месте тоже подумал бы, Терри, с твоей-то кожурой. Сам знаешь, как говорят: сплошная кожура, а под ней ни хера.