Что-то больно кольнуло в самое сердце Патимат… «Ну можно ли радоваться и смеяться, когда рядом с нею такое беспредельное горе?»

В два прыжка она очутилась подле золовки и, обняв её и заглядывая ей в глаза, залепетала ласково и сердечно:

— Фатима-джаным[2] бедная ласточка горных ущелий, не тоскуй! Я знаю, о чём ты горюешь… Судьба сына твоего Гамзата мучает тебя. Ты страдаешь потому, что его отдали русским в аманаты, в заложники. Они, как победители, потребовали, чтобы имам послал им своих близких родственников в обеспечение, что не будет воевать с ними больше. Что было делать? Пришлось согласиться — и отдать им вместе с другими твоего Гамзата… Но успокойся: и твой Гамзат, и племянник Кибит-Магомы в безопасности у гяуров. Ведь русский саиб[3], приехавший за ними, чтобы взять их в заложники, поклялся головою, что мальчики будут живы…

— Поклялся головою, говоришь ты! — прервала невестку с бешенством Фатима, и глаза её вспыхнули, как у волчицы. — Разве ты не знаешь, что клятва гяура — пустой звон горного потока, а голова его, которою он поклялся, не значительнее головы глупого ишака[4]. Нет, чует моё материнское сердце, что нет в живых моего Гамзата, света очей моих, моего азиса[5], и что чёрный Азраил[6] вычеркнул его имя из книги жизни… Четыре года прошли со взятия русскими Тилетля, четыре года с той минуты, когда его отняли у меня, а душа моя всё тоскует и плачет, как горная орлица по выпавшем из гнезда птенце…

— Успокойся, сестра моя Фатима-джаным! Придёт время, разобьёт наш великий имам полчища русских и выручит твоего Гамзата. Постой, вот придут они под Ахульго, шашками и кинжалами встретят их наши орлы; нечистой их кровью зальют они утёсы и горы, и русский сардар[7], выкинув белый флаг, будет просить мира и тогда…

— Нет! Нет! — прервала её глухим голосом Фатима и страшным блеском загорелись её чёрные глаза. — Придут русские и возьмут Ахульго, как взяли Гимры, как взяли Тилетль и как, не далее двух недель, взяли Аргуань… Ведь и он казался недоступным, и вокруг него высились горы, и он также стоял на недосягаемой вершине! Эти шайтаны[8] урусы[9] обладают силою льва и быстротою молнии… Они налетают как коршуны и побеждают наших горцев… И теперь они придут со своими железными пушками и…

— Кесь-кесь, дели![10] Тёмные джины бездны[11] смущают твою душу! — в ужасе прошептала обезумевшая от страха Патимат. — Горе омрачило твой рассудок! Молчи, именем Аллаха заклинаю тебя!

Но Фатима уже не помнила себя; вся охваченная своим мрачным предчувствием, она стояла теперь, выпрямившись во весь свой стройный рост, и глаза её горели диким пламенем.