— Придут урусы, — говорила она глухим голосом, не обращая ни малейшего внимания на страх невестки, — придут, и горы вздрогнут от основания до вершины… И сердце гордого имама обагрится кровью; он почует своё бессилие пред могучим врагом. Будет час, и он заплачет кровавыми слезами, когда из-под крыла орла отторгнут его орлёнка!.. Гамзата отнял он у матери и отдал русским в заложники; придёт время, когда одного из собственных его птенцов постигнет та же участь…

— Молчи! — с новым отчаянием и мукой вырвалось из груди Патимат. — Твой язык зловещ, как каркающая ворона, потому что сердце твоё полно злобы на имама за сына. Шайтан говорит твоими устами… Но сила шайтана ломается о непреклонную волю Аллаха! Мой Джемалэддин останется при мне. Я никому не отдам моего орлёнка!..

И с криком, исполненным любви, ярости и страха, молодая женщина кинулась к сыну.

Глава 2 Джемалэддин. Гяуры

Глава 2

Джемалэддин. Гяуры

  мой азис! О мой белый розан из цветущих аварских ущелий! О золотое счастье моих очей! — лепечет вне себя от любви и гордости Патимат, обнимая своего мальчика.

Джемалэддин не ожидал ничего подобного. Он только что собрался запустить камешком в Койсу, как неожиданно попал в объятия матери. Ему и хорошо и стыдно у неё на груди. Хорошо — потому что он больше неба и гор, солнца и родины любит её — свою красавицу-мать… Любит за её нежность и доброту, любит за те чудные песни, которые она ему пела в дни детства, сидя над его колыбелью… Но стыдно ему прижаться к ней и сказать ей это. Ведь он будущий джигит[12], абрек, а может быть, и кадий[13] или даже имам — вождь народа, могучий и смелый, как его отец. Недаром же он проходит все нужные для этого премудрости, изучает в мечети все книги Корана, заучивает все молитвы, старается вникнуть во все тайны веры. К науке его тянет больше, чем к битвам. Только он ещё никому не говорит об этом… Узнают — засмеют… Цель горца — война… Какой же он будет джигит, если вместо кинжала и шашки возьмёт в свои руки книгу? А может быть, на поприще учёного он также сумеет заслужить уважение своего народа к себе?.. То или другое — одинаково почётно среди горцев. Всё равно! А вот что его, будущего воина или учёного, целует, как самого крошечного ребёнка, женщина, мать — вот уж это харам[14]. Ещё, не приведи Аллах, увидит Кази-Магома и расскажет в ауле, и сыновья наибов, их кунаки[15] подымут его на смех…

И он, стыдливо уклоняясь от ласки матери, говорит ей, напрасно стараясь сделать свой нежный голосок резким и твёрдым, как у взрослых: