По лицу отца Софроникса вдруг мгновенной судорогой промелькнула еще одна гримаса. На этот раз откровенно злобная.

– Владыки Зиновия, как известно, нет в монастыре (он действительно предпочел остановиться в городе у городского главы), а дело не терпит отлагательств… Да и вообще, отче святый, – а? – не лезьте, где и без вас обойдутся.

Это было уже слишком грубо и нагло, но отец Софроникс, похоже, решил идти ва-банк.

– Давай – тяни!.. – вдруг почти заорал он на замерших под весь этот разговор монахов. Те, вздрогнув от окрика, резко потащили вверх несчастного цыгана, уже не заботясь об его удобстве и элементарной осторожности. И его пронзительный вопль тут же потряс всю палату. Несчастный цыган от боли даже на какое-то время пришел в себя, вытаращив полные слез глаза на стоящего чуть в сторонке Ракитина. Оглушенные этим криком, Тюхай с Кочневым, разумеется, не успели проверить матрас, как тело цыгана вновь грохнулось вниз. Это рефлекторно отреагировали на его крик поднявшие его монахи. Цыган тут же потерял сознание, так и оставшись с открытым, оскаленным болевой гримасой ртом.

– Я требуйт, я требуйт!.. – храбро кинулся вперед Герценштубе, расталкивая монахов, но его неожиданно опередил Ракитин.

– У, уродцы монашеские!.. Ни хрена ничего не сделать не могут!..

С этими словами, он сам приступил к койке, бесцеремонно толкнул цыгана на бок, отчего тот едва не упал с койки. Ракитин сам прощупал больничный матрас и не найдя ничего, пихнул цыгана обратно. В это время к нему пробился и Герценштубе. Он схватил за руку Ракитина, пытаясь остановить его дальнейшие действия. Но тот так сильно двинул его другой свободной рукой, что старик отлетел к противоположной кровати и ударился головой о ее спинку. Колпак при этом слетел с его головы, обнаружив плешивую, покрытую пигментными пятнышками лысину. Мгновенно ослабев, Герценштубе сполз на пол и тут же заплакал, наверно, не столько от боли, сколько от унижения и бессилия. Его старческие всхлипывания и надтреснутые дребезжания дрожащего голоса заструились по палате в полной тишине. Ошарашенные больные застыли от страха, замолчал даже Демьян, видимо, подавленный всей этой картиной неприкрытого насилия над стариком и беспомощными людьми.

Это был явный перебор даже для Ракитина. Видимо, почувствовав это, он дал знак отцу Софрониксу на уход, и вся толпа поспешно поспешила вон из палаты. Последним стал выходить Ракитин, но как-то не спешно, словно ему чего-то не хватало. Почти от самой двери он вдруг вернулся назад и, склонившись в сторону отца Паисия, пытавшегося поднять с пола Герценштубе, прошипел: