Но однажды Абдул почувствовал, что больше не может убивать. Он мне рассказывал, что видел сон, где на противоположном берегу реки увидел всех когда-либо им убитых. Они стояли по пояс обнаженные, стояли молча, и каждый показывал указательным пальцем на ранку в низу груди, из которой выглядывала всего одна капелька крови. И это было так мучительно – это молчаливое стояние, эти указующие пальцы и эти ужасно красные капельки крови. И самое главное ближе всех к нему стоял человек, лицо которого было словно чем-то прикрыто – так, что Абдул не мог четко разглядеть это лицо и понять, кто это. Так вот – этот человек тоже стоял и показывал пальцем на грудь, но на его груди ранки не было. Что это означало, Абдул вдруг понял однозначно: по заказу больше убивать он никого не будет, но ему предстояло только одно изначально запланированное убийство. То, которое и должно было быть в его жизни – убийство этого мюрида. Это он, видимо, и стоял с еще непробитой грудью и непроколотым кинжалом сердцем. То есть ему предстояло еще одно – только одно! – убийство. Но действительность оказалась сложнее. Оказывается, из секты, или гильдии асасинов, можно было выйти только в одном случае. Если ты выполнишь последний заказ лично от шейха – руководителя их секты, лица по их представлениям, священного. То есть, по его указанию должен будешь убить того, кого он укажет, причем, совершенно бесплатно. Так, как бы смывалась кровь предыдущих жертв. Таким образом, как ни крути, но Абдулу предстояло еще два убийства, и он никак не мог решить это противоречие со своим сном. Странно, говорил мне Абдул, что ему не пришло в голову то, что шейх мог потребовать от него убийства самого себя, а ведь на самом деле это был вполне вероятный исход. Об этом он узнал позже. Из секты убийц практически никто по своему желанию не выходил, во всяком случае, пока он сам там пребывал, а редкие случаи за много лет до него именно так и заканчивались. Но об этом Абдул, как я уже сказал, узнал только впоследствии. А пока он недоумевал до тех пор, пока, опять же по обычаю, лично не встретился с шейхом. Шейх, напомню, лицо неприкосновенное и священное. Его никто из секты убийц никогда не мог увидеть или знать, кто это такой. Каково же было удивление и следом неописуемая ярость Абдула, когда он узнал в шейхе своего обидчика – того самого мюрида! Его ярость была так велика, что он мог тут же броситься и растерзать его в клочки, и ничто бы не удержало его – ни страх адского пламени за убийство шейха, ни немедленная смерть от его нукеров, а если бы он смог справиться и с ними – то неминуемое преследование и только немногим сроком отсроченная смерть от своих бывших соратников за нарушение правил поведения в секте. Нет, не это остановило его, рассказывал мне Абдул. «Меня остановило странное видение. Я вдруг вновь увидел убитых мною жертв, только на этот раз из их пробитых грудей выглядывала не капелька крови, а вырывались целые фонтаны крови, которые все били мне в лицо и буквально захлестывали. Я и в самом деле начал захлебываться и, выпучив глаза, уставился на шейха, словно прося у него защиты… «Да, – сказал мне он, – на тебя тогда прольется вся кровь твоих жертв, вся кровь, которая осталась в них – она вся выйдет на тебя, если ты убьешь сейчас меня…» Да, он все-таки знал, что говорил, продолжил Абдул, – он был настоящим шейхом. Но следующие его слова были еще поразительнее: «Не волнуйся, у тебя все-таки есть шанс меня убить. Ты ведь недаром в своем сне видел человека с закрытым лицом – это могу быть и я. Вообще, это могут быть всего три человека: я, ты или один русский, которого я тебе поручу убить. Я давно мог бы отделаться от тебя и до этого, или сейчас – поручив тебе убить самого себя, но ты мне нужен для другого. Здесь в палестинской миссии появился один русский монах, который здесь быть не должен. Слишком уж острая молва пошла про этого христианина, это стало смущать правоверных. Уже и говорить стали про него, что он святой. Вот ты мне и проверишь, святой он или не святой. Чтобы не было сомнений ни у кого из правоверных мусульман, чтобы они не смущались большей чужой кяфирской верой, в которой нет и не может быть никаких святых. Ты знаешь, Абдул, что по их вере они не только не должны мстить своим обидчикам, но еще и подставлять другую щеку. Вот и проверишь, какой он святой. Придешь к нему – и все ему расскажешь. У них это исповедью называется. Так, мол, и так. Про жизнь свою расскажи, про меня – это чтоб он проникся. А потом – к делу. Хочу, мол, выйти из асасинов, но это можно только в результате последнего убийства. И что поручили убить именно его. Но только в случае, если он сам будет на это согласен. А если нет, скажи ему, то ты пойдешь и убьешь меня. Да, Абдул, если он не согласится умереть, то я назначаю тебе в последнюю жертву на выход из нашего союза самого себя. Я хочу умереть как шейх асасинов – от руки асасина. Причем, лучшего асасина, которым ты был всегда и которым я тебя воспитывал с детства, чтобы ты имел неукротимую ненависть ко мне, а потом перенес ее на всех людей. И ты оправдал мои надежды, ты стал моим лучшим учеником, моим преемником. Но – к делу. Если он действительно святой, то он не просто согласится, а с радостью согласится. Ведь он умрет как мученик, а по их вере, тут, надо сказать, наши веры сходятся, мученичество – высшая ступень святости. Но это они только так болтают, Абдул, на самом деле, среди них давно нет уже никаких мучеников и героев. А ведь он не просто бы стал мучеником, но и тебя бы спас от нового убийства, от нового «греха», как они это называют, они даже заповедь от Исы имеют, что умереть за други своя – это главное отличие, высшая степень любви, как они говорят. Запомни, Абдул, – убивать его будешь только, если он согласится на это добровольно».