Наконец Дмитрий Федорович понял, что…, точнее Кого он видит, и вдруг надежда блеснула в его душе. Надежда, почти безумная в своей невероятности и отчаянная в своей дерзости, но несомненно – надежда!.. Ему вдруг показалось, что если он сейчас ничего не подпишет, то все изменится… Даже нет – если он тогда ничего не подпишет… Да, он как бы перенесся туда, на тринадцать лет назад, и у него появился шанс изменить свою судьбу, которая может пойти совсем по-другому… И одновременно какое-то совсем другое чувство, чувство, что и с «пауком» тоже нужно что-то сделать, что его нельзя оставить «в покое», ему нужно «дать урок»… Это чувство было окрашено какой-то совсем другой краской – не светлой надеждой, а каким-то ужасающим мрачным радованием, каким-то инфернальным восторгом, чувством взлета или одновременно падения в бездну, восторженным ужасом сознания собственной силы… Митя вдруг встал из-за стола и перетянувшись в сторону Ивана, схватив его обеими руками за верхние лацканы сюртука, притянул его к себе:

– Паук!.. Паук!.. – дико прошептал он Ивану в глаза, приблизив их к себе на максимально близкое расстояние…

И с Иваном произошла странная метаморфоза: от дикого рывка Дмитрия ему тоже пришлось подняться из-за стола, но, сдавленный его лапищами он вдруг захохотал прямо в лицо своему душителю. Причем, его лицо тут же налилось кровью, а проталкивать воздух мешало давление, но он все-таки хохотал, словно бы даже и наслаждаясь таким своим положением, как бы не в силах остановить эту дьявольскую припадку смеха. От неожиданности Дмитрий на секунду ослабил хватку, и Иван неожиданно высоким голосом между толчками смеха, прокричал:

– Ворона!.. Ворона!..

Митя вдруг увидел, как в руке брата оказался выхваченный откуда-то револьвер, который он как-то слишком уж медленно стал поднимать вверх. Ему не составило большого труда перехватить руку Ивана и выкрутить левой рукой револьвер из его правой руки.

– Стреляй!.. Стреляй!.. – дико закричал Иван. – Убей ворону!..

Митя замер, не в силах перенести высоту этого крика, который буквально резал ему мозги.

– Уйдет!.. Скорее!.. Стреляй!.. – еще более высоко заверещал Иван.

Словно бы защищаясь от этого невыносимого крика, Дмитрий вновь схватил Ивана и второй рукой, в которой был зажат револьвер, и видя, что он, сдавленный, снова открывает рот, и уже словно бы не в силах вынести нового крика Ивана, рванул его на себя. И в этот момент грохнул выстрел. Он грохнул так громко, так явственно, так ошеломительно, и в то же время словно бы так необычно, ненужно, так не вовремя… Как будто заготовленное в виде реквизита ружье на сцене вдруг выстрелило в самый неподходящий момент, когда никто его не трогал… Что-то подобное успело мелькнуть в голове у Мити, как и коварно мелькнувшее где-то в уголке его сознания: «И это было!..»