– А ты, Ивашка, мр-разь р-русская… Я ср-разу понял, какая ты гнида… Это ж ты мне велел снять оцепление с монастыр-ря… Чтобы в него толпа вор-рваться могла… А – отец игумен?.. Как тебе этот защитник пр-равославия?.. Как тебе этот защитник цар-рский?.. А ты же знал, гнида, что мешки с динамитом у них и на железке, и под могилой заложены… Знал, но ничего не сделал. Я только не могу понять, зачем… Ну да все р-равно!.. Философия какая-нибудь… Вы и сдохнете все из-за того, что у каждого своя философия, и она дор-роже вам тех, кого вы защищать пр-ризваны… Я-то цар-ря вашего ненавижу, знаю за что… А этот за что?.. (Говоря это он перевел палец с Ивана на отца Паисия, как бы спрашивая у его ответа.) Этот за что, говор-рю?.. Мр-разь потому что… Гнилая мр-разь…
Матуев снова сделал небольшой перерыв с тем же отворотом в сторону и продолжил:
– Я ведь и говор-рю все это, потому что не боюсь вас… Потому что знаю, что никто из вас на меня не донесет. Потому что мало того что вы р-русские свиньи, вы еще тр-русливые свиньи… Потому, что испугаетесь за шкур-ры свои… Ты, Ивашка, за игр-ры свои с р-революционер-рами… А ты игумен за то, что покр-рываешь их… Что в твоем монастырьке вонючем цар-ря чуть не взор-рвали, и все тр-рое братцев этих Кар-рамазовских в этом деле замешаны… Побоишься их сдать, да и себя заодно.
Последовала новая пауза, во время которой Матуев совсем уже подошел к дверям, но и на этот раз вернулся обратно. И теперь объектом строго направления его указательного пальца стал отец Паисий.
– Что я хочу, ты спрашиваешь?.. (Удивительно, откуда он взял, что его о чем-то спрашивал отец Паисий. Он все время молчал, как впрочем и Иван.) А?..ты хочешь знать, отец игумен?.. А то мне тебя даже жалко было, когда на тебя этот кр-раснощекий бор-ров Зиновий наскакивал… Хочешь?.. Ну так слушай. А мы провер-рим потом, чья вер-ра сильнее. Когда возр-родим имамат по всему Кавказу, Крыму, да и по России пройдемся – вот тогда и посмотр-рим… Ваша ли вер-ра кяфирская или наша пр-равовер-рная?.. Вот и посмотр-рим…
Тут странная глумливая улыбка стала медленно выступать на его гладком лице. Она все сильнее кривила его губы, морщила кожу на висках и щеках, оттопыривала уши, пока окончательно не превратилась в маску какого-то почти дьявольского презрительного глумления.
– А пока я сам пр-роверяю. Экспер-рименты ставлю на бар-ранах р-русских. Это ж я подкинул бр-ритву этому свину толстому Калганову. И пр-ровел с ним все необходимые объяснительные беседы. Мол, что будут бр-ратца этого Кар-рамазовского р-расстреливать… Как, когда… Да и идейку ему подкинул, как же можно его спасти – мол, были уже такие случаи… А он уши свои глупые и р-развесил и сделал все, прям, как по-писанному… Вот уж тупой свин оказался… Вы – русские, свиньи не только тр-русливые, но еще и тупые… Право же – свиньи тупые. Ему бы эту бр-ритву бы взять, да и мне в гор-рло вогнать… Я бы так и сделал на его месте… Да только куда ему – тупой оказался… Себя по гор-рлу полоснул. В благор-родство захотелось поигр-рать… Ну и ушел в джаханнам со своим тупым благор-родством… Ибо не как воин в бою, а как свинья с перер-резанным гор-рлом… Вот, отец игумен, по тому, как умирают люди и можно судить, какая вер-ра сильнее… А еще по тому, как ср-ражаются, как отдают свои жизни… Не пр-росто умереть за какую-то глупую идею или за философию кяфир-рскую, а воином, отправляя в джаханнам, ад по-вашему, как можно больше вр-рагов своих. Как бар-рсы и тигр-ры, р-разр-рывая своих сопер-рников в клочья, и погибая не от своей же глупой р-руки, а от чужих клыков, потому что их, клыков этих поганых, пока что больше… Гор-раздо больше… Вот так, отец игумен, вот так… Тогда и посмотрим, чья вер-ра настоящая… Тогда и посмотр-рим…