В тот вечер Гальба сказал императору:

— Мои спекуляторы советуют мне присматривать за бриттами — их вооружённые банды пришли в движение.

Британия была неукрощённым островом, как и Германия, она так никогда и не окажется под полным римским контролем. И легионы — «эти сухопутные люди, в отличие от Мизенских военных частей» — не любили покидать надёжные приветливые провинции ради этого незнакомого острова посреди великого северного моря, где над поверхностью дуют ледяные ветры, а в пучинах вод полно чудовищ.

— Всё равно придётся туда тащиться, — заявил Гальба с полным хладнокровием профессионала.

Но император ответил:

— Мне бы не хотелось бросать людей в то море. С моим отцом однажды такое случилось, и это была трагедия.

Молодой император не сказал, что мысль связать своё имя с новой войной вызвала в нём тревожный протест: во многих его снах последним непотопляемым островом был успех в сохранении мира.

— Возможно, — сказал он, — достаточно будет продемонстрировать бриттам нашу мощь. Они давно нас не видели и испугаются.

На берегах Oceanus Britannicus, в самом узком месте (которое нынче мы называем Ла-Манш), император, словно готовясь к вторжению, собрал три легиона с боевыми и осадными машинами, называемыми со времён Юлия Цезаря мускулами. На острове получили известие, что он собирается высадиться, и там, на песчаном берегу, уже ждали высадки легионов. Проснулись страхи, что спокойные дни прошли. Но он не развязывал никаких войн. Мечта императора — или утопия — не сдавалась. Однако эта пауза была непродолжительной: через несколько лет, когда Рим наметит новые планы по расширению империи, войны начнутся снова.

Тем временем в Риме, патрулируемом, как во времена Тиберия, преторианцами и контролируемом Домицием Корбулоном, никто точно не знал, куда отправился император. И известие о молниеносно подавленном заговоре явилось внезапно, как ураган. Что вмешательство императора было невероятно стремительным, подтверждалось считанными днями с его отъезда из Рима до торжественных обрядов, выполненных арвальскими братьями в благодарность богам за спасение его жизни.

— Он сам её спас, — уточнял хладнокровный Каллист.

Впервые он был ошеломлён — и озабочен, — что ничего обо всём этом не знал. Но принял участие в публичном обряде с демонстративным волнением.

Сенатор Валерий Азиатик, уже искусно манипулировавший сотнями голосов в сенате, проходя по галереям курии, говорил своим сторонникам:

— Эти олухи погубили себя собственными руками. Как они могли подумать, что легионеры, рискуя жизнью, пойдут за такими людьми, как Лепид и Гетулик?