С тем же устрашающим спокойствием палач подошёл к следующему приговорённому, которым оказался Гетулик. Император увидел, что тот закрыл глаза. Потом были пятеро остальных; палач с чёткостью и силой повторял одни и те же движения. Ни для кого не потребовалось второго удара. Когда все семь голов оказались на земле, он обернулся к императору и отсалютовал окровавленным клинком. За это время никто из тысяч присутствующих не издал ни звука. И император заметил, что убийство — как раньше у Августа и Тиберия — лишь на мгновение вызывает у него леденящее всепоглощающее чувство.
МУСКУЛЫ (ОСАДНЫЕ МАШИНЫ)
Вечером император сидел за ужином в претории. В мышцах не чувствовалось тяжести после поездки, и он констатировал, что пока испытывает лишь облегчение и никакого волнения.
Сидевший слева от него Сервий Гальба, новый командующий фронтом на Рейне, почтительно поднял кубок с вином.
— Твой отец поступил бы так же, как ты, — коротко сказал он. — Но наездник ты, может быть, даже лучше его. Только ты мог покрыть все эти мили за столько дней.
— Меня посадил в седло трибун Гай Силий, — вспомнил император, и это имя взволновало обоих.
Историки напишут, что за немногие годы своего правления Гай Цезарь проехал миль больше, чем многие правившие за гораздо более длительный срок. Он не поддавался усталости поездок, скачки, плавания по неспокойному морю, встречал в пути солнце Сицилии и зиму на Рейне. Так,свободно разъезжая, неожиданно появляясь там и тут, как его учил Германик, он узнавал реальное положение вещей, не замаскированное официальной помпой. Его наезды некоторых пугали, а у многих вызывали восторг. Император заботился, чтобы имперские дороги способствовали быстрому движению, и, если находил пыль и грязь, страшно гневался на чиновников, следящих за содержанием дорог, которые больше других избегали контроля над расходуемыми средствами. Одному небрежному квестору, который не следил за римскими улицами, по его приказу солдаты заляпали тогу грязью[60]. Этот случай разнёсся по легионам, которым приходилось месить много грязи.
Среди рейнских легионов запахи, голоса, отдалённые звуки буцин (боевых труб, означавшие смену часовых в ночном дозоре), приказы, передававшиеся по обширному каструму трубой или сигнальным рожком, возвращали его в знакомый мир — и конечно, здесь он спал хорошо.
— Хорошо, что ты здесь, — сказал Гальба. — Это слабый фланг империи. Ты успокоил границу на Евфрате, но на этой границе никогда ничто не успокаивается. Если когда-нибудь, дет через четыреста, враги, даже названия которых мы сегодня не представляем, прорвут рубеж, пределы империи, очерченные Августом, и пойдут на Рим, им не придётся переправляться через Евфрат или Дунай — на их пути будет Рейн.