Пока он с улыбкой разглаживал лист, его взгляд упал на подпись под последней строчкой: сложный росчерк вокруг письменной буквы «L», такой вычурный, что увидевший его вряд ли забудет. И он уже видел его на брачном договоре между своей умершей сестрой Друзиллой и этим ленивым патрицием, которого она любила, — Эмилием Лепидом. Его мысли замерли.

Закрыв глаза, император глубоко вздохнул. Его ум медленно прояснялся после этого долгого вздоха. Гнездо нелепого заговора находилось внутри семьи. Вдовец Лепид, чтобы узаконить своё положение, собирался жениться на подлой сестре умершей, сестре по имени Агриппина, которая горевала о наследстве. Поскольку, несмотря ни на что, в её жилах текла толика крови Августа, тщеславный Лепид думал найти сообщников.

«Школа Сертория Макрона: каждый патриций, имеющий известных в истории предков, думает, что власть — нечто вроде охотничьей добычи», — сказал себе император со злобным сарказмом.

Но к горлу подкатывали позывы тошноты. Потом мысли упорядочились: в Риме, находящемся под контролем преторианцев и германской охраны, никто не мог и рыпнуться; единственная реальная опасность, буря гражданской войны, могла зародиться только там, среди вооружённых солдат на границах.

Всё утро император не желал никого видеть. Из-за закрытой двери он велел, чтобы ему оставили немного еды в соседнем зале. Но не смог даже притронуться к ней и вернулся к себе за стол. Ему с явственным страхом представлялось, что означало бы для всей империи узнать о подобном семейном предательстве. В голову пришли невольные ассоциации с Августом, который, наверное, переживал в одиночестве подобные моменты. Потом император сказал себе: «Замысел родился не в этих трёх головах».

Выли тайные вдохновители, тонко выбравшие исполнителей: чем бы заговор ни кончился, по его репутации будет нанесён серьёзный удар.

«Даже сестра и зять желают ему смерти...» — будут смеяться враги.

Он ходил взад-вперёд, от стола к двери и обратно, вызывал в уме образы трибунов, командовавших восемью легионами на севере, и истории про них. Вдруг увидел, словно тот вошёл в комнату, лицо Сервия Талибы и в это мгновение испытал огромное облегчение, впервые за эти мучительные часы. Он молниеносно принял решение. Отправиться к изменникам, сокрушить их, прежде чем они двинутся, и передать легионы в руки Галибы.

Тем временем обеспокоенный Каллист попросил его впустить. Инстинкт подсказывал не принимать его. Вместо него с чувством железной уверенности император подумал о военном трибуне Домиции Корбулоне — брате Милонии — и среди ночи тайно вызвал его к себе. Хватило нескольких слов, и тот пообещал: