VII ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ ДЕНЬ ЯНВАРЯ В ЗАЛЕ ИСИДЫ

VII

ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ ДЕНЬ ЯНВАРЯ В ЗАЛЕ ИСИДЫ

Власть — это тигр, спрятавшийся на скале.

Власть — это тигр, спрятавшийся на скале.

ТОНКОЕ ИСКУССТВО ДЕЗИНФОРМАЦИИ

ТОНКОЕ ИСКУССТВО ДЕЗИНФОРМАЦИИ

«Как мы ошиблись в тот мартовский день, — думал сенатор Валерий Азиатик, глядя на своих возбуждённо спорящих друзей. — Мы поверили слову этого грубияна и пьяницы Сертория Макрона, что манипулировать “мальчишкой” будет легко. За этот просчёт Макрон поплатился жизнью, а если так пойдёт и дальше, то поплатимся и мы».

Он сидел отдельно от других и со злобной ясностью, как напишет один историк, анализировал про себя действия императора, области его активности, многообразие его интересов.

«Поездка в Галлию, чтобы уничтожить Гетулика... Германские охранники — живая крепость... Злосчастные документы Тиберия, оглашённые таким образом: некоторые из нас настолько ненавистны в народе, что прибывают в курию, закрывшись в лектике плотной занавеской, потому что больше не смеют показываться на форумах, а другие схоронились в деревне. А он разъезжает верхом, как варвар, и за свои четыре года проехал больше, чем иные за двадцать. Проскакал верхом по всему побережью от Рима до Регия. Запугал знать и чиновников хуже Тиберия. Разослал послов за все границы — и хвастает, что мы нигде не воюем, ни одной войны от Рейнадо Евфрата... За четыре года, всего четыре... Его ум — кошмарная мастерская. Он начал все коварные реформы, которых популяры просили двадцать лет... Этот фригийский колпак, отчеканенный на монетах, — он опьянил римлян, дав им возможность голосовать. А когда умер один сенатор — а все мы не молоды, — его место заняла варварская морда, еле говорящая на латыни. Он изменил моду в одежде. Свёл с ума молодёжь — она вся за него».

При каждом воспоминании возвращалась глубокая боль. «Ему всего двадцать девять...» И с тихим страхом Азиатик заключил: «Если империя станет такой, как он хочет, от того, что мы имеем сегодня, не останется ничего».

Но его ясный ум понимал, что нападение на молодого императора всё ещё заключает в себе неприемлемый риск.

Сенатор встал и присоединился к группе других.

— Мы теряем время, — заявил он, и голос его, как удар топора, прекратил бессвязные и нереалистичные рассуждения его сторонников. — Римляне любят своего императора; это глупая и опасная любовь невежественной черни.