— Люди мне самому нужны, — покачал головой Иван Матвеевич. — А ты секрет свой раскрой, почему к тебе прибыль плывет, а у меня одни убытки?

— Так ведь сам я при моих людях засучив рукава день-деньской верчусь.

— На то у меня, положим, управляющий есть.

— Опять же за каждым присмотр нужен, чтобы не стоял без дела.

— Старосты у меня есть.

— Старосты стегуны. Мы же своих стегать не могем, вольный они народ — кого сегодня отстегают, завтра тот и ушел. Да еще на прощание угол печи отвалит... А сколько вы вашим платите в день?

— Нисколько, — отрезал Иван Матвеевич. — За что крепостному платить?

— А у меня по гривеннику получают. Вот и стараются. А чем больше каждый наработает, тем больше и мне прибыли. Гривенник ему — гривенник и мне. Так что если надумаете крутильню продавать, я возьму, — неожиданно заключил купец.

Откровенная жадность светилась в глазах Силантьева. Казалось, он готов был бы весь город застроить своими заводами, всех людей заманить к себе работать, чтобы от каждого свой гривенник прибыли получать. «Сколько же это он должен от всех за день получать?» — подумал Иван Матвеевич.

— Сколько у тебя всего рабочих?

— Мало, мало, — уклончиво ответил купец. — Всех-то людей вы, господа помещики, в руках держите, дело же у нас. А надо бы так: у кого дело, того и люди. Скорей бы уж царь волю дал им.

Дошли, значит, и сюда слухи о предстоящей отмене крепостного права. Но не это удивило Ивана Матвеевича, а та почти физически ощутимая неприязнь к нему, которую он прочитал на лице Силантьева.

Где-то в глубине двора раздались частые металлические удары.

— Обед, — пояснил Силантьев, прижмурившись на стоявшее в зените солнце. — У кого снедь припасена, пускай перекусит, а кто без этого пришел, пускай так посидит. После отдыха работа шибче пойдет.

— Рано у тебя обед.

— Полдень. Семь часов уже отработано, а семь впереди. У меня по-божески, не так, как у иных купцов — по шестнадцать часов без роздыху.

Довезя свои тачки до замесной площадки или до ямы, рабочие оставили их там, а сами рассаживались кто на тачках, кто на подвернувшемся булыжнике, кто просто на земле и разворачивали узелки со своим немудреным припасом: ржаным сухарем, репой или луковицей, щепотью соли, иногда еще вареным картофелем.

И вот Иван Матвеевич, обходя рассевшуюся прямо на дороге группу рабочих, заметил среди них Арсения. Бывший конюх, видно, не сладко ел. Коричневая кожа на его груди выглядела задубленной, как у старой клячи. Лицом Арсений потемнел, черная повязка над его глазом, казалось, расползлась на добрую половину лица, вторая половина была сумрачной, унылой, как у вечно голодного пса.