Яд наслаждения жизнью. Они видели разврат римской жизни, и его прелесть для них кажется привлекательною. В этом их разложение. Они ничтожны, потому что корень их подточен Римом. Если бы франки или аллеманны тронулись на нас, я бы смеялся… Они были бы мне жалки… Но теперь я дрожу…

— Но почему же? — переспросил Василий.

— Потому что, имея во главе жалкую кучку чужеземных храбрецов, на нас поднимаются славяне… Ты знаешь этот народ? Нет? Так я расскажу тебе о нем. Это народ–богатырь. Мы исчезнем с лица земли, будем стерты первым встречным «слова Вардаса оправдались: в 1211 году Константинополь попал под власть крестоносцев — первых встречных по отношению к Византии», но этот дивный народ, эти русские — так они называют теперь себя — будут жить в веках. Это девственный народ. Он не знает ни лжи, ни обмана. И врагу, и другу он смело глядит в глаза. Никто не посмеет его ни в чем упрекнуть. Наше счастье, что у него до сих пор не было единого вождя; но теперь он явился — и дрожит Византия, и так же будет дрожать перед ним и весь мир, потому что великие душевные силы хранятся в нем… Я могу только удивляться, как эти витязи до сих пор не обращали на нас внимания… Вардас замолчал, как бы подавленный тяжестью этого, так неожиданно полученного, известия.

Молчал и Василий.

Ему Византия не была так близка, как больному правителю, но все–таки он стоял столь близко к кормилу правления этого великолепного судна, что начал смотреть на него, как на свое собственное достояние, и теперь страшился близкой грозной опасности, потому что боялся, как бы надвигающаяся гроза не лишила его этого достояния.

— Откуда же они явились, эти славяне, мудрейший? — спросил он, наконец, Вардаса, несколько собравшегося с мыслями. — И отчего Рим не обратил на них внимания?… Разве трудно ему было покорить их?

— Не только что трудно, но даже невозможно…

— Почему же?

— Я уже сказал тебе, судьба за них…

— Но Рим спорил с судьбой…

— И пал в этом споре.

— Да, ты прав, но в своем падении он увлек и тех, кто был починен ему; ты же сам сказал, что он обессилил все народы, которые попали под его власть.

— Прежде всего, в своей гордости он не обратил на славян внимания, он не предусмотрел того, что разрозненные племена могут соединиться в один могучий народ, перед которым задрожат его же твердыни… И вот, теперь это случилось…

— Но что же делать?

— Я не знаю, я ничего не знаю пока, — с горем и отчаянием в голосе прошептал Вардас, — ум мой от недуга и лет ослабевает. Он потерял свою прежнюю остроту, и я теряюсь перед этой новой грозой.