Шашлычники отнеслись ко мне уважительно и гостеприимно: показали итальянские мангалы, повосхищались оборудованием и посмеялись над разными белыми колпаками с халатами, развешанными у плит. Бакинские гости предложили мне отведать их шашлыки и заодно рассказали о странностях жизни. Дело в том, что шашлычникам придали в помощь местных вспомогательных работников – итальянцев, которые резали мясо, крошили лук с помидорами, вытирали столы и нанизывали баранину на блестящие шампуры. Общались итальянцы с азербайджанцами на универсальном языке жестов и прекрасно понимали друг друга. Впрочем, понимание оказалось не безграничным…
– Понимаешь, ерунда получается, – сказал мне усатый бакинец. – Они здесь какие-то сумасшедшие. Ну, бывает у нас перерыв, надо покушать. Я итальянцам показываю: «Вот шашлыки, вот помидоры, кушайте, пожалуйста!» А они, понимаешь, берут свои пакетики, разворачивают, достают какие-то собственные куски хлеба с сыром, вялые помидоры и в сторонке жуют. Я им повторяю: «Вот вино в графинах, пейте, пожалуйста; мы потом стакан воды туда – стакан вина сюда…» Не хотят! Они, понимаешь, водой из крана запивают! Совсем сумасшедшие!
Мы с бакинцами посидели еще некоторое время, пожевали итальянские шашлыки, тем более что не собирались за них платить. Мы были сплочены советским воспитанием, пролетарским мироощущением, уверенностью в собственном праве пользоваться всем, что наше и что не наше. Застеснялся я лишь какое-то время спустя. А шашлычники, насколько я знаю, до сих пор не стесняются…
Те, кто постарше, помнят, сколько раньше писали о родимых пятнах капитализма в несчастных наших сознаниях. Родимые пятна социализма, судя по всему, не менее впечатляющи, и боюсь, что останутся они надолго.
* * *
Я уже не раз говорил о том, сколь хорошо организовано чиновничество, пережидающее любые общественные перевороты, перетекающее из государства в государство и при этом сохраняющее свои связи и свои планы. Собственная беззащитность перед этим племенем всегда казалась мне унизительной, и я спасался в основном разговорами, зная, что ничего реального в борьбе с этой публикой сделать нельзя. Годы шли, и ничего не менялось.
Весной 1999 года я разговорился с Александром Николаевичем Яковлевым на одну из любимых своих тем: о всемогуществе и неистребимости чиновничьего племени.
– Вы не правы, – сказал Яковлев. – Чиновничество еще и как истребимо. Только на нашей памяти проходила не одна чистка. И с партийной знатью разбирались, и с хозяйственниками, и с научной или военной бюрократией. Это саморегулирующаяся машина, если одна ее часть избыточно разрастается и начинает грозить другой, происходит некое регулирование. Все происходит, как в лесу, где то количество волков, то количество лосей, то число зайцев подправляется, балансируется природой. У чиновников тоже так. Бюрократия сама решает, что ей выгоднее, что надо поправить, какого Хрущева-Горбачева убрать, какого Берию-Абакумова шлепнуть. Причем делается это втихаря, без лишней огласки. Разве что в дальнейшем немного поговорят, да и то не всегда.