Здесь кстати мне вспомнилось одно выступление Иосифа Бродского, прекрасного поэта, ставшего в изгнании нобелевским лауреатом, но до этого – вышвырнутого из России, с родины, униженного, даже не допущенного попрощаться с родителями, умиравшими в Ленинграде поодиночке и в одиночестве. Иосиф жил в штате Коннектикут, неподалеку от Бостона, и эмигрантская община пригласила его как-то выступить в бостонской университетской аудитории. Бродский был очень болен, но все равно читал много стихов, и читал хорошо. Он не отвечал на политические вопросы, не ругал коммунистов, не «бил хвостом» перед Америкой, просто был самим собой – несуетливым прекрасным писателем. Во время выступления из зала пришла очень характерная для таких встреч записка: «Мы, евреи-эмигранты, очень гордимся, что вы, еврей, так знамениты…» Иосиф не дочитал записки до конца и развел руками: «То, что я еврей по происхождению, – дело случая; просто встретились мои папа и мама, и случайно сомкнулись их национальности. Этим нельзя гордиться, этим нельзя огорчаться – это случай. Гордиться можно было бы, если бы я писал хорошие стихи, или кормил бездомных кошек, или содержал детский приют. Я поэт русской культуры, еврейского происхождения, пишу по-русски и по-английски, вот и все». Когда он умер, Иосифа отпевали в католическом соборе Нью-Йорка, а похоронили в Венеции, рядом с Дягилевым, Стравинским и другими хорошими людьми, в том числе петербуржцами, так и не возвратившимися домой…

Сколько же мы напутали, нам напутали – и спросить не с кого, да и надо ли?!

В семье отца моего отца, деда моего, Стефана Ивановича Коротича, долго хранилась тонкая золотая оправа от очков – бабушка показывала мне ее уже после войны, и, пока бабушка не умерла, пока дом ее не рухнул, оправа хранилась вместе с рукоделием в дореволюционной жестяной коробке от леденцов, где на крышке было изображено зимнее бегство Наполеона из Москвы.

Оправа была еврейской. А семья еврея, носившего эти очки, жила в соседнем доме. Еврей был портным, отец мой помнил текст странной его вывески: «Мужской портной Брук, он же для дам». Украинские села были смешанными по населению; издавна, особенно с тех пор, как во второй половине XIX века царское правительство установило для евреев черту оседлости, запретив им жить в столицах, еврейское население Украины стало многочисленным и распространилось по родному мне Приднепровью широко и естественно. Государство не любило евреев, но терпело, а население жило с ними по-соседски, не ощущая от этого особых проблем. Разве что время от время тот или иной жлоб начинал собственную темноту и глупость объяснять еврейскими происками. Вспыхивали погромы и вскоре стихали, оставляя за собой боль и стыд. Во время одного из таких погромов в 1919 году, когда быстро сменяющиеся власти объединялись общим интересом к грабежам, оправа и попала в дом к моему деду. Тогда оправа была еще со стеклами и в виде очков сидела на носу у портного Брука.