Дорогой Хантингтон!

Большое спасибо за предварительный экземпляр «На Западном фронте без перемен». Я очень рад, что Вы нашли такого достойного переводчика, который оказался способным перехватить бомбу Ремарка и перебросить ее через канал. Нам здесь как раз нужен такой толчок, чтобы проснуться.

Речь идет о том поколении, которое было разрушено войной: мы, кто сражался, «потеряны, как дети, и опытны, как старики, мы грубы и печальны и поверхностны — я считаю, что мы потеряны», или короче: «война нас навсегда разрушила».

Это ключевое слово дневника, в форме которого представлены разоблачения: это неизменно отчеканено в первой полдюжине строк и возвращается затем снова и снова, пока в заключение не замирает последний аккорд.

Было такое время, когда я отчаянно отвергал умозаключения Ремарка. Теперь я должен с грустью признать, что в них в большой мере заключена истина. Сортиры, крысы, вши; вонь, кровь, трупы; сцены чудовищного ужаса, когда товарищи окружают своего умирающего молодого товарища, одним глазом следя за его борьбой со смертью, другим же взирая на его новые английские сапоги; стратегия, лишенная фантазии; чувство, что вожди бестолковы и глупы; увядание мысли и воодушевления под гнетом войны на истощение; все это длится слишком долго — так долго, что действительно целых полмиллиона душ, которые еще живут на нашем острове, говоря страшными словами Ремарка, уже потеряны. Иначе почему, позвольте мне спросить, среди тех, кто когда-то был цветом нашей молодости, сегодня так чрезвычайно много отверженцев общества?

Несмотря ни на что, этот немец заходит слишком далеко. Так же как Пасха нечто большее, чем кекс с изюмом, так и патриотизм больше, чем бобы и сало. Даже на последней и самой проклятой из всех войн — войне «На Западном фронте» — там была не только чрезвычайная сила, ведущая к потерянным надеждам, смутное воодушевление, смутное, но реальное — умереть за некую цель? Разве не было истинного патриотизма, который Ремарк рассматривает так же, как гусей, расстрелянных его героем в офицерской кают-компании? И наконец, разве не победили те, кто пережил все и выстоял даже в битве при Пашендейле — и затем нашел мужество преодолеть самих себя и сделать мир лучшим местом для себя и остальных, включая своих бывших друзей?

Ремарк кажется мне писателем, который способен на все. Он говорит некоторые невероятно грубые вещи, но порой высказывает, словно случайно, удивительно верные вещи, которые прежде не были озвучены. Таков, например, его ответ на вопрос тех, кто со своими бестактными вопросами вгрызались в его сердце в поисках его самых искренних чувств по поводу событий на Западном фронте: «Я понимаю, он не знает, что о подобном не следует рассказывать. Я бы очень хотел оказать ему любезность, но это представляет для меня опасность — если я обращу пережитое в слова, боюсь, что оно после этого станет слишком огромным, таким, что с ним уже невозможно будет справиться».