Твой НА

Тебе очень кланяется Гуля[1139].

1 июня 1957 г. Москва

Дорогой мой Гогушка!

Твое последнее письмо обеспокоило меня: тебе тяжело, и ты не пишешь о причинах. Спокойно разберись в них sine ira et studio[1140]. Раз я не могу тебе помочь, постарайся помочь себе сам. Как дела мальчиков? Меня очень тревожит Мишенька. От него давно нет писем. Наш переезд откладывается на июль. Я очень рад: значит, Софья Александровна сможет здесь, в Дарьино, набраться сил. Она у меня молодец и своей бодростью рассеивает все мои тревожные думы о грядущем. На днях съездила в город и привезла мне к празднику Вознесенья большое письмо от Танюши с чудесными фотографиями. Как жаль, что ты их не увидишь. Как она очаровательна! Софья Александровна просит передать тебе, что она сохраняет в силе свое приглашение тебе.

Ох, если бы это удалось!

А я честно пишу: может быть, да, может быть, нет. Да, если будут какие-нибудь приработки. Ведь мы уже платим за квартиру с июня 200 р. и за московскую квартиру продолжаем платить. И каждый год еще вносить за пай 2000 с лишним. Ох, если бы удалась затея Томашевских с переизданием «Петербурга Достоевского»! Я тебе писал, что получил благодарность за эту книгу от профессора Говардского университета[1141]. Через иностранную секцию Союза писателей.

Будем надеяться.

Перечитываю «Неопалимую Купину» и «Грядущий день» «Жана Кристофа»[1142].

Все вспоминается, как Иван Михайлович читал нам выдержки из своих переводов этого романа. И я слышу его интонации и вижу жесты. А роль Грации в жизни Жана Кристофа напоминает в чем-то роль Татьяны Борисовны. Так что чтение этой книги — свидание с ними. А после них ты — мой друг, в котором я живу. Ведь правда. От всей, всей души желаю всего светлого. Хочу твою рыжую головку погладить, приласкать. Привет от нас всем вам, харьковчанам.

Здесь, в Дарьине, я себя чувствую лучше, чем в Малеевке.

9 июля 1957 г. Москва

Мой дорогой Гогус!

Два месяца тому назад я мог написать тебе capre diem, но отстранять так долго думы о завтрашнем дне — невозможно. От тебя давно нет вестей. Это не упрек, а лишь вздох. Это письмо не порадует тебя. Как теперь я читаю, как работаю? Раньше, до пареза[1143] я читал, все накапливал для «postera»[1144], делал выписки, составлял картотеку… А теперь? Все одна мысль: для какого будущего? Что брать в дорогу? Чем заполнить чемодан?

И читаю уже не для обогащения знаний, а либо 1) для интереса на данный момент, 2) для воспоминания. И вот я делаю то, что избегал всю жизнь. Живу изо дня в день. Я еще не «убиваю время». Я не тягощусь однообразием жизни здесь. Каждый день что-либо приносит. Но движет ли меня это что-то?