— Спасибо, — ответил Дзержинский, потом вдруг нахмурился и переспросил: — Когда вам отдавала белье госпожа?

— Три дня назад, — ответила служанка. — Когда госпожа вернулась из Парижа.

— В Париж госпожа уехала недели две назад? — вопрошающе уточнил Дзержинский.

— Нет, — ответила служанка, — десять дней назад. А вернувшись, сразу же попросила взять в стирку белье...

Когда дверь затворилась, Дзержинский поднялся и спросил:

— У вас курить ничего нет?

Николаев удивился:

— Вы, сколько помню, почти не курили.

— Хорошо помните.

— Так и не курите, не надо. Пошли ужинать лучше, а? Вкусно угощу.

— Джон Иванович по-прежнему в добром здравии? — словно бы не слыша Николаева, спросил Дзержинский. — Все такой же веселый?

— А чего ему горевать? Россия с япошками завязла, родине его от этого выгода, дивиденды будут, а он деньги в калифорнийском банке держит, хоть помирать собирается при мне.

— Как вы думаете, он согласится выполнить мою просьбу?

...Гуровская вернулась сразу, как только вышел Николаев. Было поздно, и Гартинг, казалось ей, не должен прийти сейчас, да и Дзержинский, видимо, сразу откланяется.

— Ну, все хорошо? — спросила она. — Я, по правде, не хотела вам мешать, потому и ушла.

— Напрасно вы это, — сказал Дзержинский. — Право, напрасно. Тем более что путного разговора у меня не вышло.

— Кто этот господин?

— Эсер-боевик. Готовит крупную экспроприацию в Варшаве.

— Видимо, не женевский?