— Вы потрудитесь с братцем поговорить, — отвечала она монотонно, — теперь они должны быть дома.
— Вам не должен Илья Ильич, говорите вы?
— Ни копеечки, ей-богу, правда! — божилась она, глядя на образ и крестясь.
— Вы это подтвердите при свидетелях?
— При всех, хоть на исповеди! А что
— Очень хорошо! — перебил ее Штольц. — Завтра я побываю у вас с двумя моими знакомыми, и вы не откажетесь сказать при них то же самое?
— Вы бы лучше с братцем переговорили, — повторяла она, — а то я одета-то не так… все на кухне, нехорошо, как чужие увидят: осудят.
— Ничего, ничего; а с братцем вашим я увижусь завтра же, после того как вы подпишете бумагу…
— Писать-то я отвыкла совсем.
— Да тут немного нужно написать, всего две строки.
— Нет, уж увольте; пусть вот лучше Ванюша бы написал: он чисто пишет…
— Нет, вы не отказывайтесь, — настаивал он, — если вы не подпишете бумаги, то это значит, что Илья Ильич должен вам десять тысяч.
— Нет, они не должны ничего, ни копеечки, — твердила она, — ей-богу!
— В таком случае вы должны подписать бумагу. Прощайте, до завтра.
— Завтра бы вы лучше к братцу зашли… — говорила она, провожая его, вон тут, на углу, через улицу.
— Нет, и вас прошу братцу до меня ничего не говорить, иначе Илье Ильичу будет очень неприятно…
— Так я не скажу им ничего! — послушно сказала она.
VII
VII