Скоро, совсем скоро. В последний час ночной тьмы.

Без малого семь, ночь закончилась. Уже грохочут повозки, лают собаки, горланят петухи. Селинины платья лежат вокруг, померкшие при свете утра. Сейчас я встану, сверну их и уложу обратно в картонки. Ветер стих, град превратился в снежные хлопья. Над Темзой висит туман. Вайгерс встает с постели, чтобы разжечь огни нового дня. Как странно!.. Сегодня я не слышала миллбанкского колокола.

Селина не пришла.

Часть V

Часть V

21 января 1875 г.

21 января 1875 г.

Однажды, два года назад, я напилась морфия, чтобы покончить с жизнью. Мать нашла меня прежде, чем жизнь окончательно покинула мое тело, врач промыл мне желудок, и я очнулась от звука собственных рыданий. Ибо надеялась открыть глаза на небесах, где пребывает отец, а меня утащили обратно в ад. «Вы не дорожили своей жизнью, но теперь она моя», – сказала Селина месяц назад. И тогда я поняла, для чего меня спасли. Тогда мне показалось, что она забрала мою жизнь. Я явственно ощутила, как она рывком вытягивает ее из меня! Но тянуть и дергать нити моей жизни Селина начала еще раньше. Я словно воочию вижу, как во мраке ночного Миллбанка она наматывает их на свои тонкие пальцы. И по-прежнему чувствую, как она осторожно их распутывает и тянет, тянет. В конце концов, расставание с жизнью – процесс медленный и тонкий, такое не происходит в один миг.

Рано или поздно руки ее остановятся, завершив дело. Я могу подождать, как и она.

Я поехала к ней, в Миллбанк. Что еще мне оставалось? Она обещала прийти в ночной тьме, но не пришла. Мне ничего не оставалось, кроме как поехать к ней. Я по-прежнему была в платье, ибо не раздевалась со вчерашнего дня. Вызывать Вайгерс я не стала – не хотела, чтобы она видела меня в таком состоянии. Я нерешительно задержалась на пороге, ошарашенная ослепительной белизной и огромностью дня. Но у меня хватило соображения взять извозчика. Самой себе я казалась спокойной. Вероятно, бессонная ночь притупила все мои чувства.

Сидя в кэбе, я даже слышала какой-то голос. Жабий голос, шептавший мне прямо в ухо: «Да, так и должно быть! Так оно лучше! Пусть даже еще четыре года, но так правильно. Неужели ты и впрямь думала, что есть другой способ? Неужели поверила? Ты?»

Голос казался знакомым. Вероятно, он звучал во мне с самого начала, только прежде я замыкала слух. Теперь я отчетливо слышала этот шелестящий шепот, но сохраняла каменное спокойствие. Какое мне дело, что́ он там говорит? Я думала о Селине. Представляла ее бледной, измученной, сломленной… возможно, тяжелобольной.