― Ну ответь! Так чью?

― Отстань.

― Конечно, свою. Никто не выберет чужую жизнь. Да?

― Чего пгистала ко мне? Хватит, егунда какая-то, а не вопгос.

Я злюсь на Тошку за то, что он больше не хочет играть в эту игру, и кидаюсь в него цветком. Он смеется и отвечает тем же.

* * *

В отделение милиции нас отправили всех шестерых, Тошку увезли в реанимацию. Но дальше наши пути разошлись. Аня ― единственная, кого я видела после задержания. Что с остальными, я не знала. Нас с Аней промучили меньше других: сообщили родителям и перевели в центр содержания несовершеннолетних. Снаружи он как тюрьма ― с высоким забором и колючей проволокой, ― а внутри ― как приют. Не была, но думаю, что так выглядят детские дома. Нам выдали казенные шмотки и полотенца, показали, где наши койки. Эта была самая ужасная ночь в моей жизни. Я так и не смогла заснуть.

Мои родители приехали утром. Я не представляла себе встречу с ними, не знала, как они поведут себя, когда увидят меня. Наорут? Папа снова ударит?

Я вышла к ним в холл ― с грязными волосами, в синяках и шрамах, в чужой заношенной одежде. Мама зажала рот рукой и заплакала. В глазах папы читались вина и жалость. Ему было больно на меня смотреть.

Я бросилась к ним, уткнулась папе в грудь и разрыдалась. Родители обнимали меня и шептали ласковые слова. Впервые за несколько месяцев мне стало тепло.

* * *

Вот уже десять дней я не видела никого из нашей семерки. Тошка лежал в реанимации в больнице в Санкт-Петербурге. Кома. Я и не знала, что сочетание четырех простых букв может звучать так ужасно.

Мои родители будто постарели. Мне казалось, у них все время очень усталые глаза.