– А не присоединиться ли нам к миссис Элтон? – сказала Джейн, обращаясь к тетушке.

– Да, милая моя. С удовольствием. Я давно готова. Я сразу готова была с ней пойти, но и сейчас не поздно. Мы ее быстро нагоним. Вон она… нет, это кто-то другой. Это дама из той ирландской компании… совсем на нее не похожа. Ну право же…

Они ушли, и через полминуты за ними последовал мистер Найтли. Остались только мистер Уэстон, его сын, Эмма и Харриет. Молодой человек так разошелся, что его уже невозможно было терпеть. Даже Эмме надоели его лесть и веселость. Она бы предпочла тихо погулять с другими по окрестностям или спокойно посидеть в полном одиночестве, умиротворенно любуясь прекрасными видами Бокс-Хилла. С радостью были встречены слуги, которые сообщили, что экипажи поданы. Эмма с готовностью стерпела и суетливые сборы, и требования миссис Элтон, чтобы ее коляску подали первой. Впереди ее ждала спокойная поездка домой, которая положит конец сомнительным удовольствием сегодняшнего дня. Она надеялась никогда больше не попасть в подобное общество, где люди совершенно не подходят друг другу, – а тем более против собственной воли.

Пока Эмма ждала экипажа, к ней подошел мистер Найтли. Он огляделся по сторонам, словно проверяя, чтобы никого не было рядом, и сказал:

– Эмма, я, как и всегда, не могу с вами не поговорить. Привилегию эту вы мне не давали, но все же вынуждены терпеть. Молчать я не могу. Невозможно смотреть, как вы поступаете дурно, и не упрекнуть вас. Как вы можете так поступать с мисс Бейтс? Как вы можете с таким высокомерием подшучивать над женщиной ее характера, возраста и положения?.. Эмма, я и не думал, что вы на сие способны.

Эмма вспомнила, покраснела и устыдилась, но попробовала обратить все в шутку:

– Да, но как тут удержаться?.. Никто бы не смог. Ничего воистину ужасного я не сказала. Она, полагаю, даже и не поняла меня.

– Уверяю вас, поняла. Целиком и полностью. Только об этом и говорит, и слышали бы вы как – с какой искренностью и великодушием. Слышали бы вы, как она хвалит вашу терпеливость, как отзывается о внимании, которое всегда оказываете ей вы и ваш отец – хотя ее общество, по всей видимости, столь для вас утомительно.

– Ах! – воскликнула Эмма. – Знаю я, что нет на свете создания добрее, но согласитесь: черты хорошие, к несчастью, сочетаются в ней с нелепыми.

– Да, согласен, – подтвердил он. – И полагаю, будь она богата, нелепые даже бы преобладали. Будь она женщиной состоятельной, я бы оставил все эти безобидные глупости и не ссорился с вами из-за ваших вольностей. Будь она вам равной по положению… но, Эмма, задумайтесь. Это далеко не так. Она бедна, а ведь родилась в довольстве. И если доживет до старости, то, вероятно, обеднеет еще больше. Ее положение должно внушать вам сострадание. А вы так дурно поступили! Она помнит вас еще малышкой, она помнит, как вы росли и взрослели еще в те годы, когда ее внимание считалось честью. А теперь вы, из легкомыслия, из минутной гордыни, насмехаетесь над ней, унижаете ее – да еще на глазах у ее племянницы, на глазах у других людей, многие из которых – некоторые наверняка – возьмут с вас пример. Вам неприятно это слышать, Эмма, и мне неприятно это все говорить, но это мой долг, и я буду, пока могу, говорить вам правду, зная, что я был вам хорошим другом и давал вам добрые советы, которые, надеюсь, однажды вы оцените больше, чем сейчас.