Было восемь часов, встреча с Эдуаром на Лионском вокзале назначена в половине первого (только не опаздывай, настаивал Альбер, а то, ты знаешь, я буду беспокоиться), поезд на Марсель отходит в тринадцать часов. И Полина останется одна. А Альбер — без Полины. Что, в этом и заключается весь выигрыш?

Затем под аплодисменты прошагали студенты Политехнической школы и курсанты высшей военной школы Сен-Сир с трехцветными плюмажами, республиканская гвардия и саперы-пожарные, после которых, встреченные овацией, вышли ветераны в ярко-синих шинелях. Раздались крики: да здравствует Франция!

Эдуар рассматривал себя в зеркале, когда раздались артиллерийские залпы праздничного салюта от Дома инвалидов. Его тревожило, что алая краснота захватила слизистую в глубине гортани. Он чувствовал себя уставшим. Чтение утренних газет не принесло ему той радости, что накануне. Как быстро дряхлеют эмоции и как дурно стареет гортань!

Когда он постареет, как он это увидит? Пространства, предназначенного для морщин, почти не было, оставался только лоб. Эдуара позабавила мысль о том, что морщины, которым не найти своего места на отсутствующих щеках, вокруг отсутствующих губ, переместятся всем скопом на лоб, как это происходит с перегороженными реками, которые ищут выход и пользуются первым попавшимся ручейком. В старости у него будет изборожденный, как поле для маневров, лоб, нависший над алой впадиной.

Он посмотрел на часы. Девять часов. А какая уже усталость. На кровати горничная разложила его колониальный костюм. Он лежал там во всю свою длину, словно покойник, лишенный плоти.

— Вы хотите вот так? — неуверенно спросила она.

В отношении его уже ничему не удивлялись, но все же этот колониальный костюм с пришитыми к спине большими зелеными перьями…

— Выйти… на улицу? — удивилась она.

Он ответил тем, что сунул ей в руку помятую банкноту.

— Тогда, — продолжила она, — я могу сказать коридорному, чтобы он пришел за вашим багажом?

Его багаж отправится раньше его, около одиннадцати, для погрузки в поезд. У него останется только ранец, это старье, куда он запихнул то немногое, что ему принадлежит. Всем важным всегда занимался Альбер. Я очень боюсь, что ты потеряешь, говорил он.

От мысли о товарище стало получше, он даже ощутил непонятную гордость, как если бы в первый раз с тех пор, как они знакомы, он стал родителем, а Альбер — ребенком. Потому что, в сущности, Альбер, со своими страхами, кошмарами, приступами паники, всего лишь пацан. Как и Луиза, неожиданно вернувшаяся вчера. Какое счастье ее видеть!

Она вошла, совершенно запыхавшись.