«Не дай господи», — подумал Пецольд.

Продолговатое, тянущееся с востока на запад, плато на вершине горы было черно от покрывавших его беспокойно волнующихся толп, с муравьиным усердием двигавшихся, переплетаясь и смешиваясь. Выкрики, призывы, хоровое пение сливались в общий неясный шум; издали можно было наблюдать, как округлый островок голов, столпившихся вокруг невидимого оратора на северном краю плато, над самой железной дорогой, временами вдруг розовел и тотчас снова чернел: это люди разом, как по команде, подымали на секунду кулаки.

Вдали, над необозримым морем шляп и лиц, недалеко от старенькой, ветхой часовенки, поставленной тут в память о победе Жижки над крестоносцами, затрепетал вдруг лоскут знамени — кто-то пронес его сюда под сюртуком, — но после недолгой борьбы с ветром знамя исчезло.

Все были охвачены единым желанием что-то провозглашать, что-то одобрять, что-то отвергать, слушать речи или хоть короткие слова о свободе. Так, когда Фишль остановился на минуту перевести дух и, запыхавшись, прерывисто стал говорить Пецольду что-то в том смысле, что и впрямь никакой это не настоящий митинг, потому как на настоящем-то митинге бывают знамя и конный эскорт, а тут ничего такого в помине нет, — вокруг него тотчас собралась густая толпа. Увидев себя средоточием внимания, Фишль выпрямился во весь свой невеликий рост, поднял обе руки и закричал во все горло:

— Да погибнут угнетатели рабочих!

И толпа подхватила восторженно, хором:

— Да сгинут! Смерть им! Смерть! К чертям! Пусть сдохнут!

Поощренный успехом, Фишль уже задвигал губами, готовый произнести новый лозунг, как вдруг — тьфу ты, пропасть! — ветер донес до его группы звуки песни, которую пели где-то поблизости:

И вся толпа тотчас вступила дружно:

Пецольд вынул изо рта трубку, которую только что раскурил, и с удовольствием подтянул:

Но Фишль нетерпеливо потянул его за локоть:

— Пошли, тут ничего интересного нет.

Они двинулись дальше.

Так и бродили все тут, неудовлетворенные, в ожидании какого-то великого события, которое изменило бы их жизнь, облегчило их бедствия, ждущие какого-то славного деяния, которого они сами стали бы участниками и очевидцами. Меж тем Фишль с Пецольдом бродили среди бродивших, смешивались со смешивавшимися, временами выкрикивая с выкрикивавшими и поднимая кулаки… Постепенно вокруг становилось все тише и тише. Вдали, невнятные, уносимые ветром, все еще раздавались клики, и пение, и ропот тысячных толп, раздававшиеся между небом и землей, — но в непосредственной близи от обоих друзей, на расстоянии двадцати — тридцати шагов, во все стороны ширилось молчание, замирало движение и жизнь, люди останавливались, с недовольством оглядывались на что-то.