Такой мирный и праздничный тек меж ними разговор; собеседники стояли у дверей конюшни, потягивали из своих праздничных трубочек и сплевывали длинной дугой под колеса фургонов, выстроенных в два ряда вдоль двора, а перезвон колоколов, доносившийся из города, подчеркивал мирный характер их беседы. Но бабка, караулившая поодаль, не была обманута покорностью сына.

— Сам только и думает, как бы улепетнуть, — сказала она Фанке.

И Фанка, которая с Валентинкой на руках уже несколько раз прошла мимо собеседников, чтобы подслушать их речи, была того же мнения.

— Толкуют, чем лучше сапоги смазывать, дегтем или ваксой, — обеспокоенно проговорила она. — Эх, не подумали мы об этом — надо бы сапоги его спрятать. Или штаны.

Бабка ответила, что толку от этого никакого бы не было. Пецольд, ее сынок, способен удрать и босой, и даже без штанов, даром только срамился бы.

— Нет, нельзя нам с него глаз спускать, только это и поможет, — добавила она. — Ступайте скорее, поглядите, там он еще или нет.

Фанка направилась к конюшне, чтобы поглядеть, там ли еще ее муж, а его уже и след простыл. Она застала одного лишь Небойсу, тот стоял в открытых дверях конюшни, из которой доносилось теплое фырканье и перестук копыт, и прочищал соломинкой черенок своей трубки; Небойса очень удивился, когда Фанка спросила его, куда исчез Пецольд.

— Сказал, домой пойдет, хочет вздремнуть малость, — ответил он. — Или, может, в сарай заглянул, он еще говорил, нужна ему чурочка, хочет вырезать для Карлика руль к лодочке. Сходите посмотрите, может, там и найдете.

Она сходила посмотреть, но мужа не нашла. Потому что Пецольд, покинув Небойсу, прокрался по двору, прячась за повозками, пока не достиг крытого мебельного фургона, стоявшего у самых ворот, и там стал ждать момента. Этот момент скоро настал: в кухне послышалось знакомое шипение, и бабка, подметавшая кирпичные ступеньки черного крыльца, бросила веник и с криком: «Иисусе Христе, молоко!» — кинулась в дом. В это же время Фанка с ребенком вошла за ней в дом, и Пецольд, не колеблясь заработал своими длинными ногами, и был таков.

Дорога из Комотовки была почти безлюдной; зато на венский тракт из Новых ворот валили толпы, смешиваясь с двумя другими потоками, одним — от Конных ворот, другим — с севера, от Поржичских ворот и от моста над путями Главного вокзала; все три потока сливались в такую широкую шумную реку, что тракт, казалось, вышел из берегов. Западный пологий склон горы Витков, или «Жижкаперка», куда все держали путь, чернел тысячами казавшихся издали крошечными фигурок, непрерывающиеся шеренги их извивались среди кустов и деревьев, а шум бесчисленных голосов сливался в гневное, словно пчелиное жужжание, и далеко разносился вокруг.