На счастье царя, в этот момент рядом с ним оказался австрийский посол граф Стадион, который буквально умолял Александра отказаться от безумного шага, представив ему письма, в которых венский двор «настаивал на том, чтобы любой ценой избежать войны с Пруссией».
Фортуна действительно улыбалась царю в эти дни. По настоянию своего окружения Александр, прежде чем начать войну, послал все-таки в Берлин своего адъютанта Петра Долгорукого с целью попытать последний шанс склонить пруссаков на сторону коалиции. Однако миссия Долгорукого уже была близка к полному провалу, как в прусскую столицу пришло известие, совершенно перевернувшее ситуацию. В Берлине с изумлением узнали о нарушении французскими войсками нейтралитета прусских земель в Анспахе.
Эта новость поразила Пруссию поистине как удар грома. «Общее чувство охватило народ и армию, – вспоминал прусский офицер. – Повсюду чувствовали боль от оскорбления, которое было нам нанесено, и голос нации был един – все требовали войны»[431]. На этот раз речь шла о войне с Францией. Немедленно было дано разрешение на проход русских войск, а прусские части получили приказ сниматься с восточных границ и двигаться на запад. Таким образом, несколько сэкономленных дней марша для войск Бернадотта и Мармона в корне перевернули всю расстановку политических сил в Европе. Самоуверенное нарушение нейтралитета Пруссии лишило Наполеона редкого шанса достичь полного триумфа минимальными усилиями.
Через несколько дней Александр был уже в Берлине. А затем продолжил переговоры с прусской королевской четой в загородном дворце в Потсдаме, где молодой царь опять очаровывал своим томным взглядом безнадежно влюбленную Луизу. Правда, здесь возникли некоторые осложнения. Вслед за известием о нарушении нейтралитета прусской территории пришли новости о разгроме австрийцев под Ульмом.
Сокрушительное поражение армии Макка вернуло Фридриху Вильгельму его нерешительность. «Трудности, с которыми мы постоянно сталкивались, – писал Чарторыйский, – …сильно возросли в связи с уверенностью в полном поражении австрийцев, а упорное нежелание короля… отказаться от системы нейтралитета… еще более укрепилось»[432].
В этой ситуации Фридрих Вильгельм по совету известного государственного деятеля графа Гаугвица принял половинчатое решение: Пруссия подписывала не союзный договор с Россией, а лишь соглашение о вооруженном посредничестве. Согласно декларации, принятой 3 ноября 1805 г., Пруссия обязывалась представить Наполеону требования, на которых потенциальные союзники готовы были согласиться с ним на мир. Правда, эти требования были составлены так, что, как признавал Чарторыйский в письме Семену Воронцову, «невозможно, чтобы Бонапарт согласился на них»[433]. Казалось бы, что это равносильно объявлению войны Франции, однако Гаугвиц вставил в соглашение маленькую строчку, которая во многом делала его неопределенным. «Переговоры же [с Наполеоном. –