Берия отодвинул протокол в сторону и попытался еще раз восстановить почасовой ход событий.

«Двадцать девятого он женился. И продиктовал этой самой Юнге свое политическое завещание. А где оно? А вот оно! Ну-ка, ну-ка, что Шикльгрубер тут пишет?»

«С того времени, когда в 1914 году я в качестве добровольца вложил свои скромные силы в первую навязанную империи мировую войну, прошло уже более тридцати лет.

На протяжении этих трех десятилетий во всех моих помыслах, действиях и в жизни много руководили только любовь и верность моему народу. Они придавали мне силы в принятии тяжелейших решений, которые никогда доселе не вставали ни перед кем из смертных.

За три десятилетия я израсходовал мое время, мою работоспособность и мое здоровье.

Неправда, что я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее хотели и затеяли те международные государственные политики, которые или сами были еврейского происхождения, или поставили себя на службу еврейским интересам. Я сделал слишком много предложений по сокращению и ограничению вооружений, так что последующие поколения не смогут вечно отрицать этого с той целью, чтобы ответственность за возникновение этой войны лежала на мне…»

Лаврентий Павлович читал политическое завещание Гитлера и морщился. Потому что даже на пороге смерти этот человек ни на мгновение, ни на полмиллиметра не изменился. Все такой же звериный антисемитизм, ненависть и ложь пронизывали эти строки.