— Есть у меня знакомец, чернец Мисаил, так давай и его возьмём! Мастак на любое дело. Мы вместе с ним на подворье у князя Василия Ивановича Шуйского жили.

При упоминании Шуйского лицо Григория Отрепьева напряглось, и это Варлаам заметил.

— А что, — спросил, — аль ты знаешь князя?

— Нет, — ответил с определённостью Григорий, — не знаю.

— Э-э-э, — протянул Варлаам, — да ты, в монастыре-то своём сидя, многое не знаешь. Вон, — Варлаам ткнул пальцем вниз по Варварке, — видишь? Подворье романовское… Здесь такой бой был… Тоже не знаешь?

— Нет, — твёрдо сказал Григорий и, уводя разговор в сторону, продолжил: — Давай и Мисаила возьмём. Да не будет ли он в дороге помехой?

Варлаам, разом забыв всё, что говорил, заторопился:

— Да нет. Он и рыбку поймает, и силки на птицу сплетёт. Мастак, одно слово…

— Хорошо, — прервал его Григорий, — коли так, давай за ним зайдём, и в путь. Чего мешкать.

— Так-так, это верно, — ответил Варлаам и, будто прощаясь, оборотился к Варварке. Смотрел долго-долго и, не поворачиваясь к Григорию, сказал: — Чую, худо здесь будет… Ну да ладно — город сей вечен, одолеет и эту невзгоду.

И, словно сила ему была дана оборонить эту землю, перекрестил большим, широким крестом людей, поспешавших по Варварке, дома и церкви… А снег валил всё гуще и гуще, крепчал ветер, мела позёмка.

5

5

Голод ударил с большей силой, чем ждали. В Москве вдвое, а то и втрое люду прибавилось. Поползли нищие.

— Подайте!

— Подайте!!

— Подайте!!!

Народ был всё серый, приземистый, с корявыми руками. Земляной народ. На что уж Москва и к рвани, и к уродствам, и к мольбам привычна была, но здесь вовсе страшное явилось. Едва утро поднималось над белокаменной, как улицы запружал поток земляных людей. Шли они по Тверской, по Никитской, по Арбату, по Знаменке; шли по Чертольской, по Покровке, по Солянке; втекали в переулки и тупики, стучали посошками в окна, толкались в ворота подворий, бились в калитки, и над Москвой ни на минуту не смолкал больной, стонущий вой: