Загремели выстрелы.

От дома, казалось, в Михайловы глаза ударило несколько яростных сполохов. «Мимо, мимо, — увёртливо мотнувшись в сторону, радостно подумал он, — мимо…» За спиной послышался топот сапог набегающих стрельцов.

Ворота сбили с петель, и двор заполнился людьми.

В тот же час стрельцы вломились в дома Черкасских, к Шестуновым, Репниным, Сицким, Карповым… Романовы и почти вся их родня на Москве были взяты под стражу.

В Кремле, на патриаршем дворе, у церкви Трёх Святителей, пылал костёр. Золочёные купола отсвечивали багрово-красным. Толпой стояли люди, почитай, вся Дума, свезённая сюда стараниями Семёна Никитича. Первым к костру был царь Борис, рядом патриарх Иов, плохо державший в непослушной от дрожи руке рогатый посох. По лицам было видно: ждут. Пламя костра гудело, свивалось огненными сполохами. Все молчали. Но вот по цепи стрельцов, окружавших двор, от одного к другому пошло:

— Везут! Везут!

Лица, освещённые пламенем костра, оборотились в одну сторону. Глаза настороженно впились в темноту. В свет костра въехала телега. На ней, затеснённый дюжими стрельцами, старший из Романовых — боярин Фёдор. С телеги соскочил Михаила Салтыков. Щека у него была в крови, стрелецкий кафтан на груди разорван. Глаза блестели. Оборотился к стрельцам, крикнул:

— Вора к царёвым ногам!

Стрельцы столкнули с телеги Фёдора Никитича и, растянув за рукава надетую на него кое-как шубу, подвели к царю, поставили боярина на колени.

Фёдор Никитич запрокинулся, взглянул на Бориса. Борода боярина, седая, лопатой от шеи, высвеченная пламенем костра, казалось, горела вокруг лица. Фёдор Никитич разинул рот, прохрипел:

— Государь! Погибаем мы напрасно, без вины…

Стрельцы всё держали его за растянутые рукава. Боярин метнулся из стороны в сторону, взлохмаченная бородатая башка катнулась по воротнику шубы, будто отрубленная.

— …в наговоре от своей же братии погибаем! — И склонился, замолчал.

Из темноты вышел князь Пётр Буйносов-Ростовский. Поклонился царю и патриарху, боярам и из-за спины, в светлый круг костра, выставил мешок.

— Государь! — сказал твёрдо. — Вот отравное коренье, изъятое из казны боярина Романова на его подворье.

Все посунулись вперёд. Даже патриарх ткнул посохом и переступил слабыми ногами. Царь Борис поднял руку:

— Стойте! — И, указывая князю Петру на стоящий у костра стол, добавил: — Выложи сюда!

Князь Пётр развязал мешок и, торопясь, один за другим стал выкладывать на стол чёрные гнутые коренья. И хотя вокруг стояло множество народа, стало вдруг так тихо, что каждый услышал, как сухие коренья ударяли о крышку стола и, нужно думать, не одному представилось — стук этот всё равно что удары молотка, вгоняющего гвозди в гроб Фёдора Никитича.