Подумать воеводе было о чём.

Накануне похода зван был Басманов царём Борисом. Великая то была честь, и воевода летел в Кремль, как на крыльях.

Сказать ведь только: «Царь зовёт!»

У кого дух не захватит? Знал: такое вмиг по Москве разлетится и многие облизнутся завистливо… Вот то-то.

Царь принял Басманова в опочивальне, где принимал самых ближних, что стояли рядом, достигших вершины власти. Семён Никитич подвёл Басманова к дверям и, застыв лицом, сказал одними губами:

— Иди, — и приотворил дверь.

Басманов вступил в царские покои. Сделал шаг и остановился. Вдохнул пахнущий чем-то необыкновенным воздух и застыл растерянно.

В царской опочивальне было полутемно, неярко светила лампада в углу. И уже хотел было воевода назад отступить, когда услышал Борисов голос:

— Пройди сюда.

Оборотился на голос, увидел: царь сидит в кресле у окна.

Не чувствуя ног на мягком ковре, воевода приблизился, поклонился.

Борис молчал.

Так продолжалось минуту, другую. Наконец царь сказал:

— Садись, — и, приподняв руку с подлокотника кресла, указал на стоящую чуть поодаль лавку.

Это была вовсе неслыханная милость. Воевода задержал дыхание. Но царь повторил с раздражением:

— Садись!

Басманов оторопело сел.

И вновь Борис надолго замолчал, только глядел упорно и настойчиво на воеводу. Вызнать ли что хотел, убедить ли в чём — воеводе было не ведомо.

Вдруг взгляд царя смягчился, и Борис спросил: