— Позови его, — сказал воевода, — проводи ко мне в палату.

Странник оказался не так уж и ветх. Воевода издали услышал, как мужик этот тяжело поднимается по лесенке и ступени под ним скрипят. Войдя в палату, мужик губы выпятил несообразно в рыжей бородёнке и оборотился к иконам. Закрестился часто-часто — рука так и летала ото лба к плечам, тыкалась в серый армяк.

Воевода, сидя на лавке подле дышавшей жаром печи, смотрел, выжидая.

Странник к иконам шагнул, поднял руку и заскользил пальцами по окладам. Забормотал невнятное, забулькал горлом. И вдруг явственно воевода разобрал в этом бормотании:

— Увидел, — сказал мужик, — увидел… Скорбь великая, мука мученическая…

Воевода с лавки начал привставать, и тут мужик к нему оборотился.

— Не седлай коня, — сказал твёрдо, как ежели бы и не он минуту назад бормотал косноязычное… — Иконы плачут…

Из-под косматых бровей вынырнули даже до странного белые, без зрачков, глаза и упёрлись в воеводу. Прижали к лавке. И в другой раз странник сказал:

— Не седлай коня!

И тут воевода увидел лапти мужика, крепко стоявшие на жёлтых промытых половицах. Лапти были липовые, ловкие, недавно надёванные. И мысль неожиданно поразила воеводу: «Так он же из Ельца идёт. Как же лапти-то не истоптал?» И воевода, поднимая взгляд от лаптей, оглядел порты мужика, армяк. «Непогодь на дворе, грязи великие, — подумал оторопело, — а на нём ни пятнышка, ни пылинки… Как это может быть?»

Сорвался с лавки, крикнул:

— Вон! Вон!

Застучал каблуками в пол:

— Вон!

Мужика холопы подхватили под руки, поволокли. А воевода всё стучал каблуками в разгорающемся гневе. Наконец рухнул на лавку.

Тогда же он понял: напугал его царь Борис, и напугал слабостью своей, сомнениями. Понял и другое: кто-то на Москве — и, видать, не из трусливых — мужика этого, якобы странника из Ельца, к нему, воеводе Басманову, подослал с предупреждением.

Воевода завозился в возке. Никак не мог найти покойного места. За слюдяным оконцем уже стояла чернота, а дождь всё сёк и сёк в кожаный верх. И вдруг в шуме ветра и дробных звуках дождя воевода разобрал торопливые шаги, в оконце ударил пляшущий свет факела, и чья-то рука зашарила по возку, отыскивая дверцу. Дёрнула. Дверца отворилась.

— Воевода, — сказал голос из темноты, — вор Чернигов взял.

— Как? — вскричал воевода. — Как взял?

И полез из возка. Хватался рукой за ремень над дверцей и, не находя его, опять хватался: