Так и в этот раз случилось. Отворив в фортину дверь Лаврентий, с порога носом поводил, хороший запах напитка известного с явным удовольствием вдыхая, и, как человек добропорядочный, размякнув лицом, посунулся на лавку к столу, где сидели мужики из торговых рядов с Пожара. Попросил четверть штофа и щей. На него покосились, но он стаканчик с бережением за зубы опрокинул и взялся за ложку. О нём и забыли.

Щи Лаврентий хлебал не спеша, степенно, без жадности, но видно было, что и не без удовольствия, как человек, намаявшийся за долгий день, да вот едва-едва добравшийся наконец до стола.

Соседи за столом головами сблизились, как это бывает у людей, отведавших горячего напитка, и заговорили торопясь. Известно, за кабацким столом мало слушают — каждому своё высказать хочется.

Лаврентий до времени, однако, голосов этих не замечал. С осторожностью налил второй стаканчик и тем же порядком, без спешки — боже избавь! — плеснул в рот. Дохлебал щи, царапая ложкой по дну, и третий стаканчик налил. Посидел, уперев взгляд в крышку стола, поводил глазами по фортине, глотнул из стаканчика самую малость, и голову уютно на край стола уложил, принакрывшись шапкой.

Один из соседей глянул на него понимающе да и отвернулся. Чего уж там — утомился мужик.

Подошёл кабатчик, переставил штоф, дабы гость не столкнул его ненароком, чуть поправил притомлённого на лавке да и свечу перед ним погасил. На губах у кабатчика улыбка объявилась, и было в ней одно: «Нет перед богом праведника, все грешны». Отошёл к стойке на мягких ногах.

Мужики за столом заговорили явственнее. Сидевший с краю, что взглянул на Лаврентия с пониманием, сказал:

— Болтаете… А есть такое, что и молвить страшно.

— Ну, ну! — подбодрили его.

Мужик кашлянул. Поводил плечами, преодолевая робость, и начал несмело:

— Купца Дерюгина Романа знаете, из села Красного?

— Ну!

— Что ну? Так вот, ездил он в Путивль за польским товаром…

— Так…

— А ты не погоняй.

Мужик ещё покашлял. Чувствовалось — не по себе человеку, но всё же продолжил:

— Так вот…

И мужик, запинаясь, рассказал, как объявлен был в Путивле Гришка Отрепьев.

— Дерюгин-то, Роман, сам при том был…

Слушавшие изумлённо молчали. Да изумились не только они. Лаврентий, на что жох был, и то опешил. Чуть было не поднялся с лавки. Такого никак не ждал.